— Садись, Матрена Никитична, скоро ужин поспеет.
Матрена села и обратилась к Андрею:
— Ну, рассказывай, парнишка, кто таков, зачем в наши края пожаловал?
Словно завороженный ее взглядом, Андрей смутился и не знал, с чего начать.
— Ты что же, язык проглотил? Али на меня загляделся? Берегись — здесь женихов вон сколько, неровен час, наломают бока.
— Хо-хо-хо! Ха-ха-ха! — покатились со смеху разбойники.
Андрей вспыхнул от обиды.
— Я человек несчастный, и надо мной смеяться нечего, — начал он и стал рассказывать историю своей жизни.
Разбойники слушали внимательно, особенно, когда стал он рассказывать о двух арестованных, уведенных на пытку.
— Да ведь это Рябок и Егорка Свал! Эх, жалко ребят…
— Теперь воевода над ними потешится.
— Говоришь, в пытошную их увели?
Матрена свела соболиные брови, сверкнула глазами, и лицо ее сделалось суровым.
— Тихо, ребята! Без шуму. В долгу перед воеводой не останемся. За наших отплатим с лихвой… Говори дале.
Андрей подробно рассказал о своем побеге, так счастливо удавшемся при содействии Блохи. Матрена широко и весело улыбнулась, и вдруг лицо ее стало таким простым и милым, что никто бы и не подумал о страшной разбойнице, глядя на нее в эту минуту.
— Блоху я знаю. Земляком доводится. Он не пропадет. Старый волк, не из таких капканов вырывался. Однако и ты молодец. Коли не врешь, — добавила она, лукаво прищурив свои бесовские глаза. — Ну, что ж, раз уж прибило тебя к нашему берегу, ночуй с нами, поешь, проголодался, поди, а завтра видно будет… Накорми его, Мясников, — приказала она есаулу и ушла.
Между тем варево в котле шипело и булькало, распространяя такой аппетитный запах, что у Андрея слюнки потекли. Ему давно хотелось есть. Видимо, и остальные проголодались изрядно.
Обжигаясь, ел Андрей мясную похлебку, и казалось ему, что ничего вкуснее не едал во всю свою жизнь.
В глубоком ночном небе поблескивали редкие звезды. С луговой поемной стороны доносился стрекот бессонных кузнечиков. Ни один лист на деревьях не шевелился. Дремотно поплескивала о берег Кама.
Разбойники занялись всяк своим: кто ушел спать в шалаш, кто сел точить саблю, кто чистил ружье или пистолет. Несколько голосов затянули старинную песню о волюшке вольной. Негромко, но сильно лилась она, хорошо спевшиеся голоса мягко и дружно подхватывали напев и несли его над луговой тишиной.
Ты, дуброва ли, дубровушка зеленая!
По тебе, моя дубровушка,
По тебе мы множко гуливали.
Мы гуляли — не нагуливались,
Мы сидели — не насиживались.
Андрей лежал на ветках лозняка и слушал: и слова песни, и мелодия, здесь среди людей, поставленных вне закона, на диком острове в эту серебряную июльскую ночь, — все это было так необычно, так ново для него. А красавица-атаманша казалась видением из какой-то чудесной сказки.