— Тот самый, но он жуткий и жить там невозможно.
— Что значит жуткий? Там что, привидения?
— Не знаю я! Просто жуткий, и все.
— Если там обитает привидение Обри Крейна, вы с ним всласть повеселитесь. Моя мама помнила его, говорила, он был очень славным. И детей любил, — добавил он, но Вирджинии его слова показались классическим поп sequitur.[3]
— Мне все равно, что за человек он был, и я не собираюсь арендовать этот дом.
— Почему?
— Потому.
— Назови мне три убедительные причины.
Терпению Вирджинии пришел конец.
— Ради всего святого…
Она попыталась подняться на ноги, но Юстас со стремительностью, неожиданной для такого крупного мужчины, схватил рукой ее запястье и заставил Вирджинию сесть обратно на траву. Разъяренная, она посмотрела в его глаза и увидела, что они превратились в холодные голубые камешки.
— Три убедительные причины, — повторил он.
Она перевела взгляд вниз, на его руку, удерживавшую ее запястье. Он и не подумал выпустить ее, и она сказала:
— Там нет холодильника.
— Холодильник я тебе одолжу. Вторая причина?
— Я уже говорила. Там жуткая атмосфера. Дети никогда не жили в подобных местах. Они придут в ужас.
— Вряд ли, если только у них не такие же куриные мозги, как у их мамаши. Причина номер три?
Она безнадежно пыталась придумать какую-нибудь вескую, значимую причину, что-нибудь, чтобы оправдаться перед Юстасом за свой неосознанный страх перед странным домом на холме. Однако ей приходили на ум лишь слабые отговорки, каждая из которых была еще менее убедительна, чем предыдущие.
— Дом слишком мал, он грязный, мне негде будет стирать детскую одежду, и я не знаю, есть ли там утюг или газонокосилка, чтобы подстригать траву. И там нет сада, просто лужайка, а мебель в комнатах такая унылая и…
Он перебил ее.
— У тебя нет причин отказываться от него, Вирджиния, и ты это прекрасно знаешь. Все это просто чертовы оправдания!
— И за что же я, по-твоему, оправдываюсь?
— За то, что не решаешься воспротивиться воле свекрови или этой вашей няни, или их обеих. За то, что не можешь принять бой, отстоять свои права и растить детей так, как сама считаешь нужным.
Гнев на него застрял у нее в горле тяжелым комом, лишая дара речи. Она почувствовала, как запылали щеки, как по всему телу пробежала дрожь, однако, хотя это не укрылось от его внимания, он продолжал говорить — спокойно произносил все те ужасные вещи, которые она загоняла на задворки своего сознания уже много лет, ибо у нее не хватало мужества взглянуть им в лицо.
— Я думаю, ты ни черта не можешь дать своим детям. Ты палец о палец ради них не ударишь. Ты не привыкла стирать и гладить, за тебя это всегда делал кто-то другой, и сейчас ты не собираешься начинать. Тебе просто неохота утруждаться устройством пикников и чтением книжек перед сном. Твой страх никак не связан с Бозификом. Любой дом окажется для тебя нехорош. Сойдут любые предлоги, лишь бы не признаться себе, что ты, черт побери, просто неспособна позаботиться о собственных детях.