Потом я понял: он оценивал крепость моих нервов и мучительно соображал, когда же сообщить.
В определенном смысле я помог ему принять решение. Не смог сдержать разочарования и… раздражения.
— Понимаю. Профессор, очевидно, слишком занят ?
— Нет, не понимаете.
Что за тон?
Что себе позволяет этот мальчишка?
Слава Богу, «взорваться» я не успел.
— Его больше нет.
— Что вы сказали? Я правильно понял? Он умер?!
— Он мертв…
— Значит, он вел дневник?
— Скорее, записки.
Полина слукавила.
И сама не поняла почему.
Мысленно она сразу же окрестила предсмертные записки герцога Текского именно дневником.
Причем «дневником обреченного».
Кстати, природу эпитета «обреченный», внезапно родившегося в сознании и накрепко сцепившегося с «дневником», она тоже пока не очень понимала.
Однако копаться в себе пока не было времени.
Как не было времени понять, почему вдруг солгала, отвечая на совершенно невинный вопрос.
Значит, была тому причина.
Полина Вронская давно уж привыкла безоговорочно доверять своему подсознанию.
Оно не подводило.
Ни разу.
— Записки?
— Да. Короткие. Довольно обрывочные. Всего несколько листков.
— Из них, выходит, существенная часть посвящена моей скромной персоне?
— Вы обиделись?
— Нет. Хотя, если откровенно, все это… Ну, в общем, не слишком приятно. Я что же, правда похож на курортного альфонса?
— Про альфонса у герцога нет ни слова.
— Слова всегда воспринимаются в контексте, а в моем случае контекст вроде бы именно такой. Или я ошибаюсь?
— Не знаю. Откровенно говоря, не слишком задумывалась на эту тему. Впрочем, это — всего лишь первое впечатление. Потом, насколько я понимаю, ваши отношения с герцогом Текским стали едва ли не дружескими?
— Ну, «дружескими» я бы никогда не осмелился их назвать. Его сиятельство был человеком довольно замкнутым и, что называется, держал дистанцию.
— Из его записок следует иное…
— Там есть еще что-то обо мне?
— Разумеется. После встречи в аэропорту вы ведь не оставляли его почти ни на минуту, с момента пробуждения и до глубокой ночи…
— Надеюсь, я не показался ему вдобавок еще и навязчивым?
— Вовсе нет. Говорю же, у меня сложилось впечатление, что герцог относился к вам с симпатией. Причем с возрастающей. Ваша забота трогала его…
— Спасибо. Что до заботы, то, знаете, я… я… просто боялся.
— Чего же?
— Неужели не понятно? Я боялся, что все повторится снова, как и с доктором Брасовым… С ним-то мы точно были почти неразлучны, и все же кто-то уловил момент…
— Иными словами, вы опасались за жизнь герцога Текского?
— Ну, конечно!
— Кто же, по-вашему, ей угрожал?
Кароль Батори внезапно и надолго замолчал.