Клавиатура потому нашлась не сразу.
Еще некоторое время ушло на поиски мышки, которая в умелых руках Михаила Ростова благополучно обходилась без коврика, ловко перемещаясь по первому попавшемуся под руку листу бумаги.
Впрочем, все это уже было позади.
Монитор светился.
Мышь…
Необходимость в ней, собственно, уже отпала.
Картинка на экране минут десять оставалась неизменной.
И это, похоже, устраивало обоих мужчин.
Один — откровенно наслаждался произведенным эффектом.
Другой — столь же откровенно пытался прийти в себя и s относительно спокойно осмыслить увиденное. Не слишком успешно! Хотя и старательно.
— Я не знаю, Михаил. Но я… Я просто боюсь произнести это вслух.
— А я и не настаиваю на этом. Взирайте молча. Так даже эффектнее.
— Значит, это осуществимо?! Ты утверждаешь, что это осуществимо?
— Осуществимо. Могу написать крупными буквами. У тебя на лбу, если пожелаешь!
— Но не осуществлено?
— Вот ты о чем! Последний островок надежды? Понимаю. Увы. Он стремительно уходит под воду. Осуществлено.
— Я хочу это видеть.
— Да ради Бога! Но не сегодня же. Время, извините за напоминание, близится к… о! — пяти часам утра. Извольте, сударь, баиньки. Должен сказать, что гостевой диван у меня — отменный. Всякий, кто имел честь почивать на нем, а таковых…
— А когда?
— Что, прости?
— Когда я это увижу?
— Воистину сказано: кто о чем, а вшивый — о бане..
— Завтра?
— Хорошо — завтра.
— В десять?
— Возможно.
— Завтра ровно в десять, Михаил. Ты мне обещал.
Англичанин выпил еще изрядную порцию водки «Юрий Долгорукий».
Потом, не раздеваясь, рухнул на «гостевой» диван Михаила Ростова.
И затих.
Четыре часа, оставшихся до назначенного срока, он не сомкнул глаз.
Лежа без движения на старом, продавленном диване, источавшем странный, но в целом малоприятный букет чужих запахов, он думал.
Звездный час репортера Гурского
Он пришел.
А вместе с ним, как и полагается, явилась Она. Слава.
Но — Бог ты мой! — в каком же шутовском, оскорбительном обличье явилась эта пара.
Мерзкая пародия.
Дьявольское кривое зеркало, в котором, кривляясь, отразилась сокровенная мечта.
Проступит такое через пелену ужаса в удушливом ночном кошмаре — и дикий, нечеловеческий вопль рвется из груди спящего. А тело покрывается тонкой пеленой холодного пота.
С Гурским все обстояло именно так, с той лишь разницей, что происходило наяву.
И оттого было еще страшнее.
Возможно, коллеги, не питавшие к нему добрых чувств, порадовались бы теперь — в душе или вслух — идиотской ситуации, в которой Сергей Гурский погряз с головой.
Причем исключительно по собственной инициативе.