— Откуда ты знаешь?
— Просто я знаю Дэниела.
— Я тоже его знаю.
— Я была бы рада, если бы это было так.
— Что ты хочешь этим сказать?
Феба вздохнула.
— О, ничего. Я просто боюсь, что ты в него влюбилась.
Ее голос звучал так же ровно, как всегда, словно мы говорили о чем-то незначительном. В результате я была застигнута врасплох. Я ответила, пытаясь казаться такой же небрежной, как она:
— Я не знаю, что на самом деле значит «влюбиться». Для меня это всегда было каким-то бессмысленным словом. Как «простить». Никогда не могла понять, что значит «простить». Если ты не прощаешь, значит ты гадкий, обидчивый и злопамятный, а если прощаешь, значит ты самодовольный и лицемерный.
Но мне не удалось отвлечь Фебу этим интересным вопросом. Она не позволила сбить себя с мысли.
— Ну хорошо, скажем, «полюбила». Может быть, это слово легче поддается определению.
— Если ты хочешь определений, то у меня такое чувство, словно я знала его всегда. Как будто у нас было общее прошлое. И я не хочу его потерять, потому что думаю, что мы нужны друг другу.
— А было ли у тебя такое ощущение до того, как он рассказал тебе эту эпическую историю про Аннабель?
— Думаю, да. Да. Как видишь, я не просто жалею его.
— Почему ты должна его жалеть? У него есть все: и молодость, и поразительный талант, а теперь еще и слава, и деньги и все материальные блага, которые этому сопутствуют.
— Но как ты можешь сбрасывать со счетов то, что произошло между ним и Аннабель? Он чувствовал свою вину на протяжении одиннадцати лет, потому что даже не знал, его ли это ребенок. Разве не заслуживает жалости любой человек, который нес на себе такой груз вины целых одиннадцать лет?
— Но эту вину породил он сам. Ему не следовало убегать.
— Может быть, он и не убегал. Может быть, он просто выбрал то, что советовал ему Чипс, то, что было единственно возможным и разумным выходом.
— Он говорил с тобой об этом?
— Да. И он приглашал меня поехать с ним в Грецию. На остров Спетсес. Это было еще до того, как он рассказал мне про Аннабель и Шарлотту. Но после того мы вновь заговорили об этой поездке, и он сказал, что она не принесет ничего хорошего, потому что он не может все время убегать от собственных мыслей.
— И ты бы поехала? В Грецию?
— Да.
— А потом?
— Не знаю.
— Это не очень хорошо для тебя, Пруденс.
— Ты говоришь, как моя мать.
— Пусть я говорю, как твоя мать, — а она, между прочим, вовсе не дура, — я все же должна это сказать. Ты не знаешь Дэниела. Он истинный художник: непостоянный, беспокойный и непрактичный.
— Я знаю, что он непрактичный, — улыбнулась я. — Он как-то сказал мне, что у него была машина и за три года он разобрался только с тем, как в ней работает обогрев салона.