– Это все твое? – растерялся Герман.
– Вот эта – не моя, – Катя кивком указала на огромную картину, занимающую весь простенок в глухом торце комнаты. – То есть моя в том смысле, что мне ее подарили, но это не я писала.
«Ах да, картины пишут», – припомнил Герман.
Картина в простенке была абстрактная, ему такие в принципе не нравились, но в этой явно что-то чувствовалось. Настроение. Динамика. Заряд энергии. Радостная и яркая, она словно заливала комнату светом. И все-таки Герман решительно предпочитал, чтобы на картине что-то было изображено.
Он обернулся и увидел на столе… свой портрет.
– Это я? – спросил пораженный Герман.
– Ой! – одновременно вырвалось у Кати. Она напрочь забыла про форматку, прислоненную к вазе с осенними астрами на столе, а теперь смутилась до слез. – Это я так… по памяти набросала, – пролепетала она. – Извините.
– Да за что ж извинять-то? И мы что, опять перешли на «вы»?
– Нет…
– Катя, я польщен до чертиков. Не думал, что моя физиономия может привлечь художника.
– Ошибаешься. У тебя впечатляющая внешность. – Катя заставила себя улыбнуться.
– Напрошусь на портрет. Надеюсь, ты дорого берешь.
Чтобы снять неловкость, Герман прошелся по комнате, посмотрел остальные картины. Их было всего четыре: один натюрморт, два пейзажа и карандашный портрет какого-то благообразного старика.
– Прямо Леонардо да Винчи! – восхитился Герман, помнивший по многочисленным иллюстрациям автопортрет великого мастера.
– Ну, до Леонардо да Винчи мне еще ехать и ехать, – усмехнулась Катя, – но это портрет моего учителя, деда Этери. Его звали Сандро. Сандро Элиава. Он тоже был великим художником. Ты тут осмотрись, я пока кофе сварю.
«Какой кофе?» – чуть было не вырвалось у него вслух. Кофе в эту минуту стоял чрезвычайно низко в списке его приоритетов, он о кофе, можно сказать, совсем не думал, но вовремя спохватился и принялся честно рассматривать картины.
Натюрморт был необычайно декоративен. Опять цветы в вазе на столе, но на этот раз алые маки на светлом, почти белом фоне с еле заметными вкраплениями золота и серебра. Герман уже научился различать в углу легкую Катину подпись.
Оба пейзажа тоже были очень красивы. На одном, видимо написанном сверху, виднелись пышные округлые кроны деревьев в осеннем уборе на фоне ослепительно-голубого неба. Стволов не видно, только эти кроны, небо и больше ничего. Зато сколько оттенков осени – от лимонно-желтого до багряно-красного, даже бордового. Изображение размыто, как будто раздроблено на пиксели, но узнать можно. Второй пейзаж, более реалистичный, как ни странно, произвел на Германа не столь сильное впечатление: здесь были стволы и голые ветки берез на свинцово-сером фоне. Наверняка эти тоненькие, беспомощно повисшие веточки тоже хороши, но Герману больше понравилась роскошь осени. И красные маки.