Розина не осмелилась сказать правду:
— Просто захотела сменить прическу, посмотреть, что из этого выйдет.
— И правильно сделала: так в тысячу раз лучше. Раньше я ничего тебе не говорил, потому что ты носилась с прежней прической, но от нее меня тошнило.
В ритуальном зале возвышалось некое подобие светского алтаря. Горельеф из поддельного алебастра изображал плакальщицу, которая в глазах верующего могла сойти и за Богоматерь. Сооружение стояло на мраморной подставке, украшенной искусственными цветами. В этом зале с хромированными стульями было несколько дверей, на каждой из которых имелось приспособление, позволявшее повесить карточку с именем усопшего, чье тело находилось здесь в данный момент. Все было строго функционально.
Пройдя через одну из дверей, можно было очутиться в маленькой квадратной комнате размером приблизительно три на три метра, перегороженной пластиковым занавесом. За ним находилась каталка, на которой лежало тело. Такие же хромированные стулья занимали все свободное место. Тишину нарушало только тихое металлическое пощелкивание кондиционера.
Эдуар вошел сюда первым, за ним опасливо, будто ожидая нападения, Розина.
Щедро разбрызганный дезодорант должен был по идее распространять лесную свежесть, но из-за него затхлый запах смерти становился еще резче.
Одетая в черное праздничное платье, на каталке лежала Рашель. При жизни она производила впечатление довольно упитанной старушки. Странная вещь: смерть как будто сделала ее плоской. Эдуару пришло на ум нужное слово: ба казалась сплющенной; на каталке, подумалось ему, лежит ее муляж, а не она сама.
Эдуар нагнулся, всматриваясь в вечную загадку смерти; лицо покойницы ничего не выражало, на нем не было столь свойственной мертвецам улыбки, рот был жестко сжат, при жизни он никогда не был таким; после того как Рашель обнаружили мертвой, она успела посинеть. Уголки рта стали бледно-фиолетового цвета. От старухи больше не пахло мочой: должно быть, ее вымыли и надушили. Редкие волосы были взбиты в отвратительную прическу. Эдуар подумал, что должен поцеловать этот мраморный лоб, но от отвращения не смог этого сделать.
Поскольку ни Розина, ни он не имели никакого понятия о религии, они приблизились к покойнице без всяких естественных для людей верующих жестов — не перекрестились, не опустились на колени, не помолились молча, — а ведь это помогает живым выдержать столкновение со смертью. Мать и сын стояли рядом, пораженные и смущенные неподвижностью Рашели. Они еще не вышли из оцепенения, вызванного внезапной смертью, смутно осознавая, что для понимания происшедшего потребуется немало времени.