Павел с охотой знакомил Щербакова со своим хозяйством.
Особенно заинтересовал Михаила один из участков плантации, занятый приземистыми растениями причудливой формы. Одни из них мясистыми стеблями лежали на земле, другие спиралями поднимались кверху, третьи походили на кеглевые шары, покрытые колючками. На отдельных растениях виднелись плоды, уже знакомые Михаилу.
— Что это такое? — спросил Щербаков.
— Кактусы. Так их называет папа.
Только теперь Михаил заметил, что в них действительно есть нечто общее с кактусами. Никогда не предполагал Михаил, что на кактусах могут расти такие вкусные плоды.
Потом они прошли в сад. Здесь росли высокие деревья, похожие на пальмы с густой шапкой листьев на вершинах.
И у них были плоды по величине чуть крупнее слив, но без косточек и с очень сладкой мякотью.
Михаил залюбовался пальмами. Ему вспомнились стихи, и он произнес вслух:
...Вот к пальмам подходит, шумя, караван.
В тени их веселый раскинулся стан,
Кувшины звуча налилися водою,
И, гордо кивая махровой главою,
Приветствуют пальмы нежданных гостей,
И щедро поит их студеный ручей.
— Лермонтов! — неожиданно проговорил Павел. — У нас есть книга его стихов, и я их все выучил.
В саду были и цитрусовые деревья, усеянные еще незрелыми плодами. Росли в нем также ореховые и другие деревья не известной Щербакову породы. Между ними пролегли канавки, по которым в нужное время из реки пускалась вода по деревянным желобам.
Михаил спросил Павла:
— Как же цитрусовые не замерзают зимой?
— Зимой? — переспросил тот. — Да, да, знаю... Зима — это когда холодно и когда снег...
Михаил все еще не привык к странностям Павла, забывая, что тот вырос в ущелье и больше нигде не был.
— Нет, — продолжал Павел, — у нас тепло. А снег лежит вон там, на вершинах. Иногда он падал сюда, я его ловил на ладони, но он тут же превращался в воду. А я знаю и Пушкина, — с детской непосредственностью проговорил он. Послушайте:
Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь;
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью, как-нибудь...
— А вот, что такое дровни, — не знаю... Я спросил у папы, он говорит — это такие сани, а я и сани не знаю, и лошадки не знаю...
Лицо его стало грустным, он тихо сказал:
— Как мне хочется туда, к людям... Папа мне говорил, что там плохо, люди друг друга обижают, а я все равно хочу... Михаил Георгиевич, — взмолился он, — расскажите... Все, все расскажите...
Щербаков почувствовал в его словах такую тоску, что у него защемило от жалости сердце.
Действительно, как это страшно, жить без людей.
— Хорошо, Павлик, хорошо, — успокоил он юношу. — Мы еще поговорим.