С чудовищем, как ни странно, отношения более или менее наладились. Первое время Зверев регулярно предлагал тварь ликвидировать, но, в целом, сам был рад, когда товарищи его отговаривали. Он сам все больше сомневался в своей способности убить существо, так похожее на ребенка.
Однажды чудовище пришло к нему перед сном, заглянуло в лицо, грустно спросило:
– Ты такой сердитый, потому что меня не любишь?
Чудовище робко тронуло его руку маленькой ладошкой. Щекотное, почти невесомое прикосновение. Зверев содрогнулся. Чудовище вздохнуло и отступило.
– Дедушка меня любит. Кажется. Рассказывает добрые сказки – значит, любит?
– Вот и проваливай к дедушке, – тихо, но отчетливо сказал Зверев.
Чудовище понурилось и ушло, похожее со своими косичками на спаниеля с грустно поникшими ушами.
Лев Данилыч и вправду с чудовищем возился много и с удовольствием, рассказывал ему на ночь сказки, варил утренние кашки и кисели… А потом, смущаясь, объяснял товарищам свои действия необходимостью маскировки…
Однажды, выпроводив лже-Катю гулять с новыми друзьями, Лев Данилыч торжественно объявил:
– Дети! – Наткнулся на возмущенный взгляд Зверева, смутился и поправился: – Друзья!
Мимоходом пожал плечо Романцеву, похлопал сухой ладошкой по могучему запястью прапорщика.
– Мы… и вы сделали большую важную работу. Я сейчас объясню. Но вы, наверное, и сами понимаете основную проблему – раньше было невозможно отличить этих… гм… существ от людей. После завершения антропоформирования они получались полностью идентичными. Внешний вид, поведение, движения… Взять хотя бы нашу Катю…
Зверев фыркнул.
– Ладно, обойдемся без примеров, – смутился Лев Данилыч. – Это, в общем, неважно. И кстати, она нам тоже помогла. Главное, мы теперь с вашей помощью протестировали опытные образцы анализаторов, устранили ошибки и доработали этот замечательный прибор. Теперь им оснащена наша армия. Теперь мы можем провести очистку наших городов, вернуть нашу страну ее жителям…
– Зачистку? – уточнил Романецкий. – То есть геноцид?
– Ты что, Ромашкин, – удивился Зверев, – материшься в приличном обществе?
– Ленечка, это же совершенно другое…
– Почему другое? Вот вы, Лев Данилыч, говорите, мы тестировали ваш прибор, да? Так ведь это мы не только прибор, но и людей тестировали. И знаете что? Одинаковые они, люди. Вот ты скажи, Зверь…
– Какой я тебе зверь! – возмутился прапорщик.
Но Романецкий, обычно в его присутствии робевший, сейчас только махнул рукой. И продолжил взволнованно и торопливо, как будто боялся не успеть:
– Вот вы сами сказали, что невозможно отличить. И я скажу – невозможно. И Зверь подтвердит. Я был бы рад сказать, что наши добрее или милосерднее, но ведь это не так. Скорее, наоборот. Я знаете какие истории им рассказывал, как помощи просил? Даже Зверь рыдал, а уж он…