- Да! Знайте, Ольга Александровна, если до сих пор не знали, что Арсению Шатрову о его долге перед отечеством напоминать не надо! Все бы люди капитала так его помнили, этот долг, а не сапоги с картонными подошвами в армию поставлять, да воровать, да спекулировать, карманы набивать на кровавом бедствии народном. Кто, чем меня попрекнет? Солдатки, говоришь, дети солдатские? Да есть ли во всей округе нашей хоть одна солдатская семья из нуждающихся, чтобы Шатров ей не помог? Приюты, интернаты при школах - все моей мучкой обеспечены. А пособий сколько я повыдавал, безвозвратных? Через твои же руки проходят, должна бы знать! Солдатки... Приедет она смолоть - фунтов с нее не берут, ни зернышка. Пропускают без очереди по розовым ярлыкам. А что Шатров твой делает через земство? А работа моя по заготовке продовольствия в Союзе земств и городов? А личные пожертвования? Хотя бы вот последние десять тысяч - на раненых: ведь вот, вот она, благодарственная телеграмма от главноуполномоченного земств и городов, от князя Львова. - Шатров показал на особо лежавшую на круглом столе, в роскошной кожаной папке телеграмму князя. Этой своей гордости не таил он ни перед кем. Напротив, когда к нему приезжал кто-либо из уездных толстосумов, Шатров непременно похвастается: считал, что это на пользу дела: позавидует - и сам раскошелится!
Ольга Александровна слушала его, опустив голову. И нето-нето он стал отходить. "Гневлив, да отходчив!" - говаривали про него. Ему уже было жалко жену: что накричал так. И, приблизившись к ней и ласково взглянув на нее, он сказал:
- Не только моих трудов для армии, а и своих не хочешь видеть... сероглазая!
Он приподнял ей подбородок:
- Ну?.. Что я - неправду говорю? Да если бы не твой женский комитет, натерпелись бы и у нас, в городе, наши раненые солдатики!..
Ольга Александровна подняла на него прояснившиеся глаза:
- Я не думала, что я тебя этим так обижу. Ведь в прошлом году не праздновали же мой день рождения. И ты - ничего; даже как будто одобрил.
- Сравнила!.. - Арсений Тихонович усмехнулся. - Нонешний год - и тысяча девятьсот пятнадцатый! И сейчас страшно вспомнить!.. - Словно судорога озноба перекорежила его плечи, лицо омрачилось. - Тысяча девятьсот пятнадцатый!.. Армия кровью истекала, откатывалась. Безоружная, без винтовок, без снарядов. На пятерых - одна винтовка. Голоруком сражались наши чудо-богатыри. И почитай, всех кончили, кадровых... Крепости рушились, и какие: Иван-город, Ковно, Гродно, Осовец... Казалось, вот-вот - и Вильгельм позорный мир нам продиктует в Петрограде... А! Да что вспоминать - сама помнишь: вместе ревели с тобой у карты... А теперь, а теперь?! Да ты, голубушка, подойди-ка сюда, посмотри! - Арсений Тихонович схватил ее за руку, сорвал с подоконника. Невольно рассмеявшись, как девчонка, и повинуясь его неистовой силе, Ольга Александровна подбежала с ним к большой настенной карте "Театра военных действий", где положение фронтов и армий означено было густыми скоплениями флажков синих и красных. Этим ведал неукоснительно, руководствуясь еженедельными обзорами К. Шумского в "Ниве", младший Арсеньевич - Володя, четырнадцатилетний гимназист - пятиклассник.