В одном из сталинских домов на Кутузовском проспекте в центре Москвы, в шикарной квартире на пятом этаже, царило тревожное оживление. Известие, только что принесенное молодым человеком интеллигентной наружности, было из ряда вон выходящим. Пожилая дама в парчовом халате, его мать, делала вид, что возится в спальне со своим гардеробом, рядом с ней пристроилась девочка лет двенадцати, ее внучка. Домработница забилась на кухню и погромыхивала там какими-то предметами. Она изредка высовывалась оттуда, чтобы проводить взглядом бегавшего взад-вперед по комнатам мужчину лет тридцати пяти, отца девочки. Он был одет в английскую тройку с бабочкой под воротником белой рубашки в черную полоску и не переставая размахивал руками. Из верхнего кармана темного пиджака в светлую полоску выглядывал угол накрахмаленного носового платка, а в манжетах поблескивали алмазные запонки. На лице его с карими глазами и большими губами топорщились аккуратно подстриженные черные усы, на подбородке, выбритом до синевы, обозначилась ямочка, говорящая о сильном характере. Мужчина собирался куда-то уходить,
— У меня до сих пор не укладывается в голове, что мой друг Нечипуренко, с которым я учился еще в школе, сбежал к американцам. Этот тихоня подставил под удар не только меня, но и весь дипломатический корпус министерства иностранных дел, — изрыгал он потоки гневных слов, не обращаясь ни к кому конкретно, — И теперь обещанной вакансии в посольстве в Америке мне не видать как собственных ушей.
Миловидная женщина, наводившая вечерний макияж перед зеркалом в другой спальной комнате, вытянула округлое лицо, чтобы поточнее пройтись мягкой кисточкой под нижними веками.
— Ты считаешь, что тебя из Мадрида вызвали в Москву только по этому поводу? — водя рукой вверх-вниз, спросила она,
— Прости, дорогая, но других грехов я за собой не чувствую.
— Этот Нечипуренко сделал так специально? — в глубоком грудном голосе женщины наконец-то прозвучала озабоченность. — А не может ли его побег быть всего-навсего вынужденным выходом из игры? Так тоже поступают, когда насилие переходит границы дозволенного.
— Из какой игры, какое насилие?.. Ты думаешь, что ты говоришь? — вышел из себя мужчина. — Андрей Андреевич уже поставил вопрос перед членами Политбюро о предательстве этого человека, а комитетчики взялись за разработку операции по его физическому уничтожению.
— Боже мой, это так серьезно!? Он же был твоим лучшим другом! — замерла белокурая особа за полированным столиком из галицийского бука. Но лишь на мгновение. — И пускай бы себе бежал, незаменимых людей, как известно, нет.