Но и тут была масса тонкостей, которые не всегда удавалось учесть.
Бывший гувернер Фридрих Боденштедт, работавший в России в 1840-1850-х годах, вспоминал: "Как для учителей, так и для гувернанток не было лучшей рекомендации в московском обществе, как совершенное незнание ими посторонних живых языков, ибо по общепринятому тогда мнению, француз, владевший несколькими языками, не мог уже преподавать своего родного языка безупречно, а что касалось других языков, то считалось, что на его познания все-таки нельзя вполне полагаться".
Для подобных требований имелись основания. Нередки были случаи, когда выученный язык не отвечал литературным нормам. К примеру, графиня Е. П. Ростопчина учила английский язык у гувернантки своих родственниц Пашковых. Это была настоящая англичанка, но "родившаяся и жившая постоянно в России и потому говорившая по-английски иначе, нежели истые, чистокровные англичане". В итоге Ростопчина научилась изрядно обрусевшему варианту английского произношения. "Однажды Евдокия Петровна с мисс Горсистер (гувернанткой) встретились в одном магазине с какими-то англичанками. Хозяин магазина не понимал англичанок, и Евдокия Петровна вызвалась быть их переводчицей, но какой ужас! — она только отчасти понимала англичанок, а те ни ее, ни мисс Горсистер вовсе не понимали, как будто они обе говорили на каком-то другом, неведомом им языке. Поневоле пришлось объясняться письменно, и тогда лишь дело уладилось".
Поскольку большинство дворян учились кое-как и за границей во всю жизнь свою не бывали, то и язык, который они считали французским, таковым являлся весьма приблизительно. Это был "русский французский", с не вполне правильными выговором, словоупотреблением и построением фраз. И кроме того, очень немногие даже такой язык "знали до конца". Нередко активный французский ограничивался несколькими десятками расхожих фраз и выражений и приблизительным пониманием смысла прочитанного. Даже хорошо знавшие язык говорили в манере, "отдававшей классной комнатой", преимущественно заученными фразами. В результате и "мышление их, — как писал современник, — приобретало те же приемы приблизительности и неточности".
Писатель и дипломат И. М. Муравьев-Апостол, долго живший во Франции и обладавший абсолютным языковым слухом (сам он владел не то десятью, не то двенадцатью языками) находил ситуацию с устным французским в русском свете (с точки зрения, которая ценилась именно в высшем обществе, то есть чистота и правильность произношения) катастрофической: "Изо ста человек у нас (и это самая умеренная пропорция) один говорит изрядно по-французски, а девяносто девять по-гасконски, не менее того все лепечут каким-то варварским диалектом, который они почитают французским потому только, что у нас это называется "говорить по-французски"…Войди в любое общество: презабавное смешение языков! тут слышишь нормандское, гасконское, русильонское, прованское, женевское наречия; иногда и русское пополам с вышесказанными. — Уши вянут!"