— Три тысячи вперед, десять после.
— Чушь собачья! — заявил Полгейт.
Я покачал головой. У Дэвида Морса был такой вид, словно он проглотил осу.
— Вы вели себя на редкость неуклюже, — сообщил я ему. — Беретесь подкупать жокея, а элементарных вещей не знаете.
— Каких, например? — заинтересовался Сэм Леггат.
Я едва сдержал улыбку.
— Ну хотя бы кличек лошадей.
— А, значит, вы признаете, что брали взятки! — воскликнул Морс.
— Не брал. Но раньше мне их время от времени предлагали. Вы не были похожи на «жучка». И к тому же вы записывали наш разговор на кассету. Я слышал, как вы включили магнитофон. «Жучки» этого не делают.
— Я же говорил, осторожней надо! — вкрадчиво заметил Сэм Леггат.
— У вас нет никаких доказательств! — решительно заявил Полгейт.
— У моего директора банка лежит банковский чек на три тысячи фунтов, выданный в Сити. Он обещал мне выяснить, кто его приобрел.
— Он никого не найдет, — столь же решительно заявил Полгейт.
— Ну тогда он, видимо, сделает то, о чем я его просил с самого начала: порвет чек.
Воцарилось напряженное молчание. Если они вытребуют чек обратно, то тем самым признают, что это они его прислали; а если нет, денежки пропадут, и все без толку…
— Или попрошу передать Бобби Аллардеку, в качестве небольшой начальной компенсации.
— С меня хватит! — резко заявил Полгейт. — Немедленно верните имущество наших репортеров! Никакой компенсации не будет, поняли? Никакой! И вы еще пожалеете, что потребовали компенсации, я вам обещаю!
Его плечи под элегантным пиджаком напрягаясь и сгорбились, точно у боксера. Всем своим видом он наглядно демонстрировал угрозу, играл скулами, причем буквально. В его облике отражалось все грубое хамство его газеты, весь наглый вызов власти, не знающей удержу. Я подумал, что до сих пор никто не осмеливался бросить ему решительный вызов, и он не потерпит, чтобы я оказался исключением.
— Если вы посмеете подать на нас в суд, — хрипло произнес он, — я вас растопчу! Честное слово, растопчу! Я позабочусь о том, чтобы вам пришили какое-нибудь преступление, которое покажется особенно отвратительным, я добьюсь, чтобы вас посадили! Вы скатитесь на самое дно, вы будете обесчещены и опозорены, и об этом узнают все, я вам обещаю!
Последние слова Полгейт почти выкрикнул. Я даже не сомневался, что он говорит это всерьез. Лица Леггата и Морса были непроницаемыми. Интересно, что они видят на лице у меня? Главное — не проявлять страха… о боги! «Он этого не сделает! — отчаянно думал я. — Просто пугает. Разве человек его положения станет рисковать своим статусом, чтобы посадить за решетку противника, который требует так немного, который не представляет серьезной угрозы ни для его газеты, ни для него самого, за которым не стоит никакой организации?» И все же это звучало ужасно. Жокеи особенно уязвимы для обвинений в бесчестности, а циничной публике немного надо, чтобы разувериться в Человеке. Жокея и так всегда подозревают. Полгейт может еще раз попытаться всучить мне взятку, только на этот раз будет действовать тоньше, а может сделать и что-нибудь похуже… Его газета уже сделала такое один раз — может и повторить. Преступление, которое мне покажется особенно отвратительным…