— У вас будет в лучшем случае секунд десять, — предупредила она. — Леггат сразу поймет, что вы не тот, за кого себя выдаете. Наш редактор родом из Йоркшира, и по его говору это до сих пор заметно.
Я кивнул.
Роза сняла трубку городского телефона и набрала номер «Знамени», который знала наизусть. После минутного вранья, которое сделало бы честь любому ирландцу, она молча передала трубку мне.
— Привет, Мартин, — неприветливо сказали в трубке. — Что случилось?
— Оуэн Уаттс оставил свои кредитные карточки в саду Бобби Аллардека, — медленно и отчетливо произнес я.
— Чего? Не понял… — в трубке наступило молчание. — Это кто?
— Джей Эрскин, — продолжал я, — оставил там же свой пропуск в пресс-клуб. Куда мне следует доложить об этих потерянных вещах? В профсоюз журналистов, в полицию или моему депутату парламента?
— Кто это? — повторил Леггат.
— Я говорю из редакции «Глашатая». Либо вы согласитесь принять меня у себя в офисе, либо в «Глашатае» появится новая сенсационная публикация.
Наступило долгое молчание. Я ждал. Потом Леггат сказал:
— Я вам перезвоню. Дайте ваш номер.
— Нет, — сказал я. — Теперь или никогда.
На этот раз пауза была значительно короче.
— Хорошо. Подойдете на проходную. Скажете, что вы из «Глашатая».
— Сейчас буду.
Не успел я договорить, как он швырнул трубку. Роза смотрела на меня так, словно сомневалась, все ли у меня дома.
— С редакторами так не разговаривают, — указала она.
— Ну я же на него не работаю. И, знаете, за свою жизнь я научился не бояться людей. Лошадей я отродясь не боялся, но с людьми как-то сложнее.
— Люди опаснее, — серьезно сказала она.
— Да, конечно. Но мягкостью от Леггата ничего не добьешься.
— А чего вы хотите? — спросила она. — И что это за сенсация, которую вы обещали сообщить «Глашатаю»?
— Да ничего особенного. Просто кое-какие грязные подробности о способах, которыми «Знамя» добывало сведения об Аллардеке для «Частной жизни».
Она пожала плечами.
— Вряд ли мы бы это напечатали.
— Может быть. А есть ли что-то такое, перед чем остановится репортер, ищущий сенсации?
— Нет. Он залезет на Эверест и в сточную канаву, пойдет под пули, куда угодно — лишь бы там пахло скандалом. Мне в свое время самой пришлось повоевать и с врачами-шарлатанами, и с коррумпированными муниципалитетами, и со всякими сумасшедшими сектами. Я видела куда больше грязи, голода, нищеты, трагедий, чем мне хотелось бы. Мне приходилось просиживать ночи с родителями убитых детей, я была в поселке спасателей и видела их вдов… А теперь какой-то дурак хочет, чтобы я сидела в золоченом креслице и сюсюкала над тем, какие юбки носят теперь в Париже! Я никогда не была дамской журналисткой и не собираюсь становиться ею теперь, черт возьми!