Моим идеалом в то время были женщины с завуалированной сексуальностью, с тайной прелестью, — несомненной, но открытой и доступной далеко не всем. Скрыть так, чтобы открыть: вот был девиз, любезный моему сердцу. Прелестная Сара была слеплена для телесных удовольствий, в ней было мало того, что волновало мою душу.
Я тут же объявил Саре (которую я звал Мау, намекая на ее лесное прошлое, практически как у Маугли), что ее отец и мой отец — это два разных мужчины, «две разные биологические субстанции», добавил я, чтобы ей стало понятнее. Сара перепугалась и уставилась на меня своими честно непонимающими глазами.
— Ты — не моя сестра, Мау. Понятно?
— А кто же я?
— Ты — дочь своего отца. Его сейчас благополучно дожирает рак.
— Ужас. А кто же ты? Кто же тогда твой отец?
— Пока не знаю. Может, твоя мама больше информирована на этот счет?
— Может быть. Но ее сейчас нет, она в Париже.
— Что она там делает?
— Как что? Выходит замуж. Что еще делать женщине в Париже? За художника-мультипликатора. Защитника окружающей среды. Мама познакомилась с ним на веселой демонстрации против вырубки тропических лесов, точнее, на пикнике по поводу удачной демонстрации.
— А зачем ей замуж?
— Положено, — повела Сара-Мау круглым плечом.
— Понятно. Значит, ты ничем мне не сможешь помочь. Можно, я поцелую твою грудь? Мы ведь теперь не брат и сестра, а просто чужие люди.
Сару, кажется, на минуту смутил такой поворот событий, но, когда я расстегнул ей платье (которое, очевидно, было надето только затем, чтобы можно было получить удовольствие от медленного раздевания), не сопротивлялась. Ей, судя по всему, даже понравилось: упругие соски стали еще плотнее, а ее мягкое теплое дыхание совершенно развязало мне руки. Но когда я опустил жадные, готовые ко всему ладони ниже, проехавшись, словно летающий лыжник по трамплину, по талии, круто переходящей в линию бедра, она уверенно пресекла мои поползновения и отвела ладони.
— А жаль, что ты не мой брат. Ты такой прикольный.
Это слово она употребляла в тридцати трех значениях. В данном случае, по-видимому, мне был подарен замысловатый комплимент.
— Я могу быть твоим парнем. Какая у тебя…
— Нет, не можешь. Ты умный и прикольный, а мне нужен… Ну, в общем, француз. Богатый. Не философ. Тебе со мной будет неинтересно: я ведь полная дура.
Платья при этом она не застегнула. Признаться, я даже несколько пожалел, что она не моя сестра: в ней пульсировал милый моему сердцу очаровательный цинизм, делающий нас трогательными детьми природы. Она изрекла-таки «один кофе»; правда, столько раз до этого было «один булочка»…