Бокалы да несколько чашек с блюдцами — вот и все «сервизы» в их доме. Еще много книжек за стеклом светлого, со скрипучими дверками, отцовского шкафа, такого же старомодного, как и большое раздвижное кресло, под поломанную ножку которого отец подкладывает 17-й том Украинской советской энциклопедии. Книжки тоже в основном старые, купленные отцом когда-то раньше, теперь он книги не покупает. Большую часть из них Павло давно перечитал, еще в детстве, читать он научился лет с четырех, а за нечитанные ему браться совсем неохота. Иногда, особенно под вечер, он, скрипнув дверцами шкафа, все же достает и читает какие-нибудь стихи — так, от нечего делать. Даже Есенин, которого Пашок и сейчас еще любит, воспринимается все труднее. Особенно с похмелья. Безнадегой веет оттуда на Павла, и ему кажется, что с ним может приключиться что-нибудь худое, если он начнет вдумываться в эти строчки. Вены порежет, на тюрьму нарвется или еще что. Впечатлительный Павло…
Иногда он может несколько строк прочитать вслух. Но потом скашивает глаза на коврик и замолкает. Коврик висит на стене, а за тонкой, в один кирпич, стеной — уже Зина Гнатовна. Она все время чем-то там у себя поскрипывает, потрескивает, но как только в комнате Павла раздаются громкие звуки, с той стороны стены мгновенно воцаряется тишина. Павло тогда смотрит на коврик и представляет, как за ним трется об стену свекольное ухо Зины Гнатовны…
С музыкальным слухом у Пашка туговато. Еще до армии они вместе со Скориком наперегонки перенимали от «кента», Васи-музыканта из первого подъезда, гитарную грамоту. Примостившись где-нибудь на ступеньках или под батареей, заучивали аккорды и брали «баррэ» — аж распухали подушечки пальцев. «Чуваки, все, я барал! Лабаем под качум!» — говорил, когда ему это надоедало, Вася — так выражались его лабухи с танцев в ДК металлургов… Теперь Павлу как-то не до гитар. Разве что Валеха Деревянко по случаю может что-нибудь сбацать, как недавно, когда встретил его с Беном, и они, Валеха и Бен, за гаражами возле базарчика устроили ночной концерт, под стрекотание кузнечиков и при свете зеленой луны.
Гитара, на которой Павло так и не научился толком играть, пылится на шкафу.
…Шесть лет Павло работает на «Искре». Шесть лет «за забором», считает он, вполне достаточно, чтобы поехала крыша. Жизнь давно пора менять. Но как? Кто его знает. С другого конца района, от «пьяного», или, как еще говорят, «кривого» дома, спешит на завод Егор. Егор — это не имя, зовут Егора Олегом, а фамилия Егоров, откуда и кличка…
«Дохлый», — насмешливо называет Егора Малый, его сосед по Вагонке, и поддает ему под самые ребра. Егор и правда тщедушный, почти как подросток. Зато у него есть чувство юмора, и Егор не в пример тому же Малому любит читать книжки. Слабаком или боягузом его тоже не назовешь. Как бы это не Егор вчера долбанул Кугута бутылкой. Иногда он даже Павла удивляет. Как тогда, когда возле «Горизонта» саданул с разворота локтем в голову какого-то Супиного приятеля, Павлу даже добавлять не пришлось — лег тот тип под ворота «Гарика», словно всегда там лежал. «Горизонт», «Гарик» по-народному, — это летний кинотеатр. В жирные летние ночи он взрывался ревом, матом и девчачьим визгом, и мелькающие то там, то сям милицейские кокарды тревожно поблескивали из черноты. Пустые бутылки в «Гарике» с задних рядов катились к передним и подкатывались под самый экран, к колонкам. Теперь тут тихо, под стенами и на соседнем футбольном поле пасутся зеленоярские козы — несколько лет кинотеатр не работает.