Они-то расшевелились, а ей уже скучно стало, как гастролерше в провинции после чахлых аплодисментов: боком, к столу, чтобы затереться в угол. Неужели что-то сломалось в ней?
И тут навстречу поднялся он, высокий, – кажется, Митя? Лица его, медно-смуглого, она не успела разглядеть.
Полутьма, положенная на подобных вечеринках. Теснота. Пары рядом топчутся, тысячу раз уже это было. И вдруг она почувствовала, как крепко, властно, с откровенной жадностью обняли ее его руки: она удивленно взглянула снизу вверх на него.
Он ответил ей суровым взглядом. Эта суровость вместе с трепетной жадностью рук ее взволновала. И оказалось новым, еще не испытанным – влечение, в котором разум никак не участвовал, даже, пожалуй, сопротивлялся. Он ей не нравился, этот медно-смуглый, – ее притянуло к нему.
Больше она с ним не танцевала. И ускользнула домой, чтобы не увязался провожать. Но дня через три он позвонил: узнал, верно, телефон у той же сокурсницы. Набился в гости и вот, нате вам, зачастил.
Но после ни разу то, что возникло в танце, между ними не повторялось. Она держала его при себе как мальчика на побегушках, будто мстя, будто желая самой себе что-то доказать. И он вроде бы покорился незавидной этой роли: значит, она решила, не опыт, не искушенность тогда, в танце, у него обнаружились, а нечто для него самого неожиданное, и, следовательно, ей проще будет им повелевать.
Она и повелевала, но незаметно, изо дня в день привыкала к его услужливости. От лени, от, ей казалось, пренебрежительного к нему отношения посвящала его в свой быт, в житейские хлопоты, и вот он уже Оксану из яслей забирал, воспитательницы его узнавали. Но ни словом, ни жестом не нарушал установленных ею для него пределов. И насмешки ее, и нередкое в ней к нему раздражение отскакивали как от брони. Удивительно: он до капельки, абсолютно был ей ясен, прост, но в простоте его крылась такая цельность, гранитная, что никак ей не удавалось этот монолит расшибить.
И вот тут в ней зародились сомнения. Все более крепнувшее и как бы устраивающее его вполне их приятельские отношения, без тени намека на что-то иное, возможно, из духа противоречия, ее повернули вспять – к тому вечеру, к танцу, когда она вдруг удивленно на него взглянула, почувствовав властную, грубую от нетерпения, жадную силу его рук.
Что ж это было – случайность? Или он так легко от нее отказался? А если попробовать снова его соблазнить?
Поразительно! Он уклонялся. Вечером, только Оксана засыпала, старался улизнуть. Хватал пальто, дико, испуганно, по-лошадиному косил глазом. Это она еще никогда не пробовала – принуждать! И гневно хлопала ему вслед дверью, представляя, как он, скользя рукой по перилам, еле сдерживается от хохота – смеется, смеется над ней!