Временами даже казалось: вот теперь бы и начать… Теперь, когда все в ней наконец устоялось, когда она не то что поумнела – проще, может быть, стала. И выносливее.
А может, так и устроено в жизни, что сердце человека размягчается только страданиями, и только тогда благородство просыпается в нем, когда он сам в благородстве начинает нуждаться, нуждаться в отзывчивости, в добре, а без таких испытаний человек зол, придирчив, беспощаден.
Помимо службы Елена еще подрабатывала, пробовала рецензировать рукописи, книги. Складно у нее это даже получалось, заняться бы всерьез этим раньше, кто знает, что вышло бы…
Лестно: похвалил заведующий, а в кулинарии цыплят парных удалось достать, французскую тушь (пятерка стоимость, рубль внакидку) там же, на работе, купила, немножко помяли бока в автобусе в час пик, а в общем, жить можно.
С таким ощущением входила теперь в свой дом. И сразу взгляд на вешалку: Оксана дома? Иной раз была, иной раз нет. И тогда Елена ждала, когда бы она ни возвращалась.
Она, конечно, готова была понять… Но и предостеречь хотелось, и беспокойство трудно оказывалось сдержать, и инстинкт проявлялся собственнический – мое, да ведь больше и никого нет на свете.
Если бы только Оксана рассказывала, делилась, ей бы простилось все, и легче бы стало, и проще. Так важно было почувствовать, что она, Елена, нужна, ну только бы Оксана ей доверилась.
Но ведь не заставишь, не вымолишь. Не подпускающий Оксании взгляд, и голос жесткий, и все расчесывала, расчесывала перед зеркалом свои золотые, каждый раз изумлявшие волосы.
Когда-то труда не стоило догадаться, чем можно порадовать, как подладиться. Повести, скажем, в зоопарк, стоять вдвоем у клеток с запахом характерным конюшен, пытаясь настичь ускользающий, равнодушно-тоскливый взгляд зверя, и чувствовать, как детская ручка вжимается тебе в ладонь, и ты отвечаешь пожатием, взрослым, снисходительным. Так просто было! «Мама, купи мороженое, купи», – и глядит на тебя, будто полцарства даришь. А поцелуй перед сном в лоб. Тоненький, обиженный возглас: «Мама, поцеловать забыла!». Такое привычное чувство, что нужна, нужна – и вдруг нужной быть совсем перестала.
Мешала, надоедала – такой встречала взгляд, зыбкий, убегающий. И даже в ссоре не удавалось никаких сведений добыть. Укоряюще, но так же неприступно: «Да что ты кричишь, мама»…
«Оксана, – когда-то говорила, – закрой дверь». Теперь, когда к дочери заходила, та фраза звенела в ушах, только сейчас е е не пускали.
Дочь ускользала… В движениях ее, в выражении лица появилась такая раздражительная поспешность, точно она постоянно готовилась дать Елене отпор, пресечь любое вмешательство, любое посягательство на свою свободу. Когда же девочка успела так ожесточиться? Елена недоумевала. Ей представлялось, что все еще не упущен момент и удастся ей растопить шершавую ледяную корку.