– Куда бежать, Игнатий? После побегаем, хоть наперегонки с препятствиями, – увещевала его госпожа Понс. – Сейчас важней голова, а не ноги.
– Ах, Альда, брось! Это я, король всех ослов, виноват во всем! – Игнаша, как ты не похож сейчас на обычного себя или, наоборот, похож слишком, подумалось Амалии Павловне. – Несчастный парнишка чуть не погиб в Режимном Коридоре, и почему? Потому что некий старый болван всякую совесть потерял. Думаешь, я не видел, что имею дело с человеческим существом? Видел, еще как! Охламонов этих и торопыг, – он сделал нервный жест в сторону Гортензия и Карлуши, – проучить и поучить хотел. Вот, однозначно допрыгался.
– Да что же случилось, кто‑нибудь объяснит мне, наконец? – громко и почти обиженно воззвала к ним Амалия Павловна. О том, чтобы донести суть своих переговоров с Роменом Драгутином, теперь не шло и речи, и это несколько расхолодило ее.
– Амалия Павловна, дорогая, – кинулся к ней Гортензий по‑рыцарски поспешно. – Вы‑то представляете, сколь усиленно я рыскал по близлежащим городам и весям в поисках пропавшего вдруг поэта. Вычислил и постоялый двор, и в «Оксюмороне» навел шороху, и даже библиотечного «серва» допросил, но – «пусто‑пусто». Из‑под самого носа утек, все время на шаг впереди. Я уж духом пал. Пока до меня не донесся слух. О том, что на одной из лунных станций, на «Альгамбре», некий пришлый бард, размечтавшись о возвышенном в Коридоре, едва не утратил свою плотскую суть. Спасся благодаря защитному паллиуму первобытной эпохи, и вообще, случай престранный. Само собой, я тут же на «Альгамбру», а мне в ответ – нету, час назад отбыли в неизвестном направлении. И поэт и двое с ним. Причем во второй раз при прохождении Коридора никаких казусов не возникло. Все перешли, и все самовольно. Предъявил им молекулярное «изо», говорят, без сомнений, он. Новая поэтическая надежда нашего времени, некий Тимофей Нилов.
– Да ведь это же?.. – У нее не нашлось нужных слов.
– Именно. Парень‑то наш не промах! – подал голос Карлуша. – У него и с плащом‑то было полшанса из миллиона. Чудо, что вообще выжил. Так нет, говорят, пяток ден корпел над справочниками по психокинетике, тамошние, невинные и кроткие, думали, для преодоления внутреннего барьера. А он учился на скорую руку. Вообще рисковый малыш, сам‑молодец!
– Где теперь искать этого молодца? Ох‑хо! – вздохнул во всю грудь Гортензий. – Разве начать сначала! Ничего другого не остается!
– Это потому что поэт. Я сразу понял! Да‑да! – Игнатий Христофорович столь яростно затряс головой, что у многих возникла общая мысль – а не послать ли Викария за успокоительным? – Не в адаптации вся закавыка, а в том, что стихотворцу любая проказа и ересь в строку. Ему и полагаются чудачества из рамок вон! Уже путешествует в компании поклонников. И за прекрасных дам не стоит тревожиться – они ему сами прохода не дадут. Все равно опасности насилия никакой, одно слово, поэт. Немедленная сублимация в творчество гормонального страстного порыва. Давать мальчику «претексту» вообще преступление! Однако боюсь, мы не скоро его найдем!