Тим и не думал возражать. Да и как иначе? В этом новом, призрачном мире Фавн был его единственной реальной надеждой, и уж кому‑кому, как не старику, знать лучше, что теперь делать. Он вытащил из‑за пояса саморез, протянул рукояткой вперед. А дальше… Что произошло дальше, вообще было неописуемо. Вместо ответа на дружелюбные приветственные слова этого игрушечного Поллиона из окошка Фавн взял, да и полоснул со всех сил по поверхности стены в том самом месте, где было улыбающееся неживое лицо. И виданное ли дело? С шелестящим, жутковатым скрежетом разъехались в разные стороны обвисшие куски картинки, полилась наружу ядовито пахнувшая, густая зеленая краска вперемешку с острыми, блестящими кусочками льдинок. И все. Голос пропал. Лицо в окошке тоже. Да и окошка уже как такового не было. Что же это Фавн наделал‑то? Испортил нужную в хозяйстве вещь, да еще чужую. Здешним обитателям неудобство и расстройство. И нарушение второго завета, не самое тяжкое, конечно, но все же. Нехорошо это. Однако додумать до конца нравоучительную заботу сию Фавн ему не дал. Потянул Тима за руку прочь:
– Идем скорее. Незачем тут, при дверях, стоять, – потом будто бы вспомнил что‑то, пошарил внутри зияющей дыры на том месте, где было прежде улыбчивое лицо. Раздался неприятный щелчок, из отверстия повалил белесый едкий дым. – Вот так‑то лучше, – напоследок злорадно обронил сквозь зубы Фавн.
Они вступили в глубь темного, едва освещенного проскальзывающими снаружи синеватыми бликами незнакомого дома. Заблудиться в нем было проще, чем в самых непроходимых крапивных зарослях. Сплошные длинные комнаты и повороты, и еще комнаты, круглые и многоугольные, узкие и расходящиеся в стороны, что твоя Соборная площадь. Тиму чудилась в них какая‑то цепная бесконечность, хотя на самом деле комнат тех было не столь уж много. Зачем они здесь? И что ищут? И куда идут? Невысказанные эти вопросы прямо‑таки просились быть произнесенными, но Тим опасался нарушить кромешную здешнюю тишину, такую полную, что даже ушам больно выходило ее терпеть. Дом, казалось, спал. Надо думать! В черный‑то час! И хорошо, что спят тутошние обитатели. Не то вряд ли бы погладили по головке за растерзанное окошко и за непрошеный ночной визит. Еще Тиму чудилось, что старый Фавн все ж таки заблудился. Он шел, едва ли не на ощупь, впереди. И нож‑саморез по‑прежнему был зажат у него в руке. Не по забывчивости. Напротив, Фавн держал его перед собой наперевес, будто ожидал нападения и заранее готовился к нему. Неужто и Фавн? Неужто и он готов нарушить самый непреложный закон, за который немедленное уничтожение громом небесным? Однако ж если на старика нападут, Лжерадетель или кто иной, что же он, дурнее Тима, что ли? Небось, не станет стоять и гибели своей дожидаться. Поэтому и было у Тима в последнее время такое прозрение, будто бы они с Фавном в чем‑то промеж себя похожи. Значит, и в этом тоже. Это было не просто хорошо. Нынче это было просто замечательно. Стало быть, двое их. Пускай совсем старый и совсем молодой, даже и без второй зрелости. Зато вместе они – сила. Не так чтобы, двое больше, чем один. Двое‑то куда больше, чем один! Настолько больше, что и пересказать невозможно. Какое все же счастье, что Тим по случайности такую важную вещь открыл! Он снова откинул на сторону плащ и добыл из‑за пояса штанишек оставшийся у него складной аршин. Растянул его до предельной длины и тоже взял наизготовку, наперевес, словно подражал в этом Фавну. Вот так, теперь пусть попробуют сунутся! Фавн оглянулся на ходу и, надо думать, заметил в полутьме его приготовления с аршином, одобрительно кивнул, по крайней мере, Тиму так показалось. Страха теперь как не бывало. Вот что значит, когда одиночество в пути сменяется согласием, что и друг за дружку постоять не жалко, а может, даже и смерть принять. И Фавн не по‑иному думает, иначе с чего бы он вперед пошел, не его, Тима, прежде себя пропустил? Значит, щадит, своей спиной прикрыть хочет, коли случится какое лихо. Да ведь спина‑то старческая! Много ли силы в ней? Тиму стало совестно.