Пришло нечто иное, что и затмило боль. А именно – боль другая. Аника не узнала его. Она смотрела мимо, не замечая ни открытой теперь клетки, ни склонившегося над ней в трогательной заботе старого Фавна, ни даже Тима. Хотя он нарочно откинул прочь защитный куколь, чтобы она хорошо видела его лицо и не испугалась бы понапрасну.
– Все хорошо, детка! Уже все хорошо! – повторял Фавн каким‑то не своим, воркующим голосом, гладил Анику по сплетенным в затейливый узор рыжим волосам.
Ответом ему было бездушное, пустое молчание и мертвые, не помнящие себя глаза, уже не прекрасного небесного цвета, но мутно зыбкие, словно хмурая река во время дождя. Лишь бубенчики назойливо звенели. На запястьях и на золотистом воротнике, туго облегающем тонкую, беззащитную ее шейку.
Ненавистен был их звон. Кто его знает, почему, но Тим внезапно решил, что звенящие эти нарядные бубенцы и есть самое наиглавнейшее зло здесь, сейчас. Он рванул их, обеими руками, как раньше упрямые и грозные прутья, ожидая их лютого сопротивления его намерениям, однако игрушечные украшения поддались ему легко, с равнодушным треньканьем покатились по мягкой клюквенной лужайке, которая и съела все их подлые и глумливые звуки. Тогда Аника посмотрела на него, а посмотрев, заплакала, но уже по‑новому, по‑человечески, может, и не как прежняя Аника, которая и вообще‑то плакала редко, по крайней мере, это было не то щемящее душу жалобное хныканье, что доносилось до него в призрачном сумраке дома под колокольный перезвон. Она пока не узнала его, но Тиму теперь казалось, это пройдет скоро, просто очень многое ей пришлось пережить. Он уже мог об этом судить, потому что за один только день и вечер перенес он столько, что, казалось, нельзя и унести. А вот же не надорвался. И Аника перенесет. Тем более ныне их трое, а это куда веселей, даже и в самых тяжких страданиях. Тим присел рядом на клюквенный пух, попытался заглянуть ей в глаза, нарочито радостно улыбаясь, хотя радоваться‑то, конечно, было рано. Что‑то ждет их впереди? Но ныне он готов был сразиться, пускай и насмерть, с целым десятком Лжерадетелей, да что там, с целой несчетной толпой, и намерен был победить. Аршином, ножом ли, это не важно, хоть бы голыми руками. А лучше посадить их всех до единого в эту чертову клетку и в глотку им бубенцов! Тогда узнают, почем нынче лихо!
– Надо идти, – опять перейдя на тревожный шепот, сказал ему Фавн. – Надо идти.
– Куда? – Для Тима это был самый важный вопрос. И спросил он без издевки, мол, идти‑то нам некуда. Напротив, он как бы теперь доверился вполне Фавну и в действительности хотел знать: куда идти дальше.