— Как же ты его дышать оставил? — удивился Огрызок.
— Сколько раз угробить хотел. Да все не состоялось, будто сам черт ему родным братом был и берег от моих рук, — вздохнул Александр.
— Правда, в тот раз для меня пролетело без трамбовки. Кенты отмазали, доказали липу. Но когда того
хварью накрыла охрана, он вякнул, что ударился в бега не своей волей. Я его под пером отправил из зоны, чтобы он передал башли, мой должок, по адресу. И снова вместо него меня охрана измесила.
— Ну, а ты чего молчал? — не выдержал оперативник.
— Я в законе был тогда. И ботать с мусорами, охраной считал для себя западло. Ждал, когда оборвется шанс сорвать за свое сполна.
— Хоть удалось проучить? — не выдержал Тихомиров, сочувственно вздохнув.
— Припутал я его однажды на темной дорожке, когда нашу бригаду с трассы опять машина не взяла. Развезло дороги от дождей. Застрял грузовик на полпути. Мы и остались на мари, как чирьи на чужой сраке. По самые муди в грязи. Ни присесть, ни прилечь негде. Расчистили мы уже впотьмах участок будущей трассы, стоки пробили — водоотводы; коряги, пни повыдрали, порубили их, развели костер на пятачке. Все зэки равнять участок взялись, чтобы было где дух перевести ночью. А Баркас заложил грабли в портки и в карманный биллиард наяривает. Тут я его и припутал. Сгреб за тыкву и сунул в яму, из которой корягу выволокли. Для надежности сдавил кентель, чтоб не скумекал, не успел оклематься. И решил живьем жабу закопать. Уже совсем закидал его. Думал, задохнулся кобель вонючий. А охрана услышала, как кто-то с земли воет. И выкопала. Считай, из могилы. С того дня меж нами что ни день — черная кошка бегала. Минуты передышки не выпадало, — невесело рассмеялся Сашка.
— Да тут любое терпенье лопнет, — согласился Тихомиров. И спросил: — А как же он с другими ладил?
— Со всеми не перегавкаешься, тем более в зоне. Мужики в ней тертые. Не каждый на хвосте соль потерпит. Баркас такое понимал. Да и не хотелось ему связываться с мелкотой. Ему лестно — самого пахана лажать. Он оттого кайфовал, стерва. Ну и среди своей шпаны в бараке хвастался, задрыга, что ни с кем-нибудь, с Чубчиком заелся, и лажает, и гадит мне на каждом шагу. Это его самолюбию льстило. Других развлечений не имел. А и общаться с Баркасом зэки брезговали. Он же без паскудства дышать не мог. Сдыхал, если кому не поднасрал за день. Такое нутро гнилое было у него, — умолк Чубчик и, помешав в печке горящие головешки, долго смотрел в огонь.
— А как вы расстались с ним? — спросил Тихомиров.
— Да не до того было. Времени на прощанье не хватило у меня. Шустрил. Лишний шухер только помешал бы. Линял без копоти. И больше всего опасался Баркаса. Сдавалось, ссучился он, скурвился у оперов. Хоть и не засек на том, но нутро подсказывало.