Последовала длинная пауза. Все сидели, прислонившись к стене, и внимательно слушали. Часы у меня на руке тикали тихо и медленно. Мне хотелось прижаться лицом к руке Моники, но я старательно отвлекал себя от этого навязчивого желания, пытаясь считать ее пульс. Он сливался с моим, а моя собственная кровь начинала стучать в висках так, что я не слышал часов. Я вздохнул.
Карстен — он сидел рядом с Моникой, с противоположной от меня стороны зашевелился и прошептал:
— Арне, давай сюда фляжку. Я работал сегодня, сейчас усну.
Появившаяся из противоположного угла фляжка внесла оживление на нашем фланге: сначала Танкред, расположившийся почти у самого зеркала, потом Эбба сделали по глотку, затем фляга перешла к Карстену и чуть задержалась, потом я принял ее из рук Моники. Мы отправили виски на тот конец и снова затихли.
То и дело в окно бился ветер, в трубе гудело, словно в старом органе. Так прошло больше часа. Ожидание начинало действовать мне на нервы. Я так напряженно прислушивался, что, наконец, вполне созрел для галлюцинаций. Когда долго прислушиваешься, надо на что-то смотреть. Я смотрел на капитанские сапоги. Вдруг мне стало казаться, будто они оживают. Мне пришла в голову дурацкая мысль: что, если здесь, в комнате, сейчас произойдет нечто странное, непонятное? Вот сейчас сапоги зашевелятся и пойдут?
Стоп, Пауль Рикерт! Не хватает еще полупьяного бреда. Все было тихо. Моника теснее прижалась ко мне, ее голова лежала у меня на плече, она засыпала, если уже не спала. Я слегка повернул голову и вдохнул нежный аромат ее волос. Ее близость опьяняла, но я вдруг подумал: почему это страстное, неудержимое влечение вспыхивает именно в темноте и как будто боится дневного света? Почему у меня не хватает мужества просто сказать:
«Я люблю тебя, будь моей, разорви все другие связи»… Да потому, если уж быть до конца откровенным, что на Монике, в таком случае, надо жениться — вот что! А я, как возможная партия, пожалуй, похуже, чем Арне. Кто я? Вечный студент с родительскими деньгами, мальчик на побегушках при Краг-Андерсене, обыкновенный повеса, хотя мне уже скоро тридцать.
Я резко пошевельнулся и покрепче сжал руку Моники, чтобы она проснулась.
Я посмотрел на часы. Было без четверти два. Инспектор рядом с Арне заворочался и прошептал:
— Боюсь, нам сегодня ничего не выудить.
— Тс-с! — зашипела Эбба. — Вы разве не слышали?
Все затаили дыхание. Я прижал ухо к стене: да, в самом деле, какое-то шевеленье! Это не ветер, не мышиная возня — звуки приближались, и я вспомнил рассказ Танкреда: было похоже на чьи-то шаги в мокрых сапогах.