И, помедлив, торгаш внезапно выстрелил из речевого лука словесной стрелой:
— В лагере Лукулла, после знаменитой битвы с Тиграном, раб стоил четыре драхмы…
Он попал точно в цель!
Красс даже вздрогнул, так что свиток в его руках дернулся с резким сухим шорохом. Вечно ему ставят в пример то Александра и Цезаря, то Лукулла с Помпеем.
Но ведь это же правомерно!
Проконсулу вновь стало жарко, будто опять залихорадило. Но жар на сей раз приятен. Внутри от него хорошо. Вот оно, радом, рукой подать, то, к чему он рвется столько лет.
Ничтожных и малых не сравнивают с великими… Лукулл?
— По пять драхм за голову — и забирай всех.
— Что ж, — Едиот опустил ресницы, чтобы скрыть веселый блеск зрачков. — Ради тебя…
— Тысяча двести по пять… — Красс повернулся к Эксатру.
— Шесть тысяч драхм, — записал равнодушно невольник.
Проконсул, довольный, зашелестел темным свитком. Наугад выбрал несколько строк. Из тьмы веков долетел до него мудрый старческий голос:
Праведен будь! Под конец
посрамит гордеца непременно
Праведный. Поздно, уже пострадав,
узнает это глупый…
— Хе! Поэзия. Гесиод. Давно одряхлел ты, чудак. И советы твои уже никому не нужны. — Красс, даже не свернув, запихал свиток в нишу. — А во что ты оценишь это? — Он подвел Едиота к другой нише и осторожно снял покрывало с упрятанных там вещей.
Даже купцу, умеющему смотреть отвлеченно, как бы не видя, и туманить выражение глаз, не удалось на сей раз удержать искру, сверкающую в них.
— Из храма Дианы, — произнес имя девы-богини на римский лад.
Эксатр между тем взял из первой ниши скомканный свиток, бережно свернул его и с посторонним видом вложил в потертую трубку футляра.
«Хе, поэзия»? Не будь Гесиода, люди на всей земле, может быть, уже давно перегрызли бы глотки друг другу.
Если самое чистое и животворное в человеческом теле — семя его, то лучшее в его душе — Поэзия. Она-то и делает человека человеком. И если б все люди более прилежно внимали советам поэтов, не бывать бы среди них такому разброду…
Он украдкой сунул свиток за пазуху.
— В этом доме должно быть немало книг, — заметил проконсул через плечо. — Найдешь хранилище — забери все, что есть. И непременно составь на них опись.
Невольник, весь озарившись неизъяснимой улыбкой, покачал головой.
— Будет сделано, — вздохнул Эксатр.
Едиот вынул из ниши золотую чашу с изумрудной ветвью и рубиновыми цветами на боку. У Красса сладостно заныло сердце. Точно такую он видел в доме Лукулла…
Торговец потер чашу о свою грязную, немыслимо заношенную хламиду, взглянул, склонив голову набок.
— Могу дать за нее пять тысяч.