Меньше чем за два дня им встретилась уже третья сожженная усадьба. Реми решил сойти с тропы, идти чащей. Он был такой же, как всегда, только менее разговорчивый. Они уже не разводили костер, чтобы не привлечь внимания солдат. Солей поняла, почему он запасся у микмаков вяленым мясом и копченой рыбой: наверное, догадывался, какие трудности их ждут.
У нее стал плохой сон, она вздрагивала от каждого звука, да и Реми, она чувствовала, часто не смыкал глаз по ночам, хотя ничего ей и не говорил.
Пошел четвертый день пути после того, как они увидели первый сгоревший дом. Внезапно из кустов перед ними появилась человеческая фигура. Солей хватило нескольких мгновений, чтобы понять, что это не британский солдат, но дрожь во всем теле долго не проходила. Ну можно ли так жить, все время во власти страха?
— Привет, дружище, — произнес Реми, тоже останавливаясь, но все еще не опуская мушкета.
Только теперь Солей как следует рассмотрела случайного встречного. Это был дряхлый старик, лохмотья едва прикрывали его исхудавшее тело. Голос у него был какой-то хриплый, диковатый — наверняка он уже отвык от человеческой речи.
— Привет, — откликнулся он как эхо.
— Вы один, месье? — спросил Реми, посматривая по сторонам, нет ли еще кого.
— Один, — подтвердил старик. — Все поумирали.
Дрожь в теле Солей перешла в судорогу. Она схватилась за Реми.
У старика ничего не было — ни оружия, ни еды. Немытый, грязный и наверняка голодный. Реми взялся за мешок.
— Мы как раз собирались перекусить, не хотите с нами, месье?
— Если можете поделиться, буду обязан, — достоинство, с которым старик произнес эту фразу, было просто удивительным, учитывая его состояние. — Правда, для моих зубов мясо не очень…
— У нас есть копченый лосось, — мягко предложил Реми.
Он сел спиной к стволу дерева, жестом поманил Солей садиться.
Слегка помедлив, уселся и старик; от запаха копченой рыбы в уголках рта у него появилась слюна.
Они поели, и старик рассказал им свою печальную историю. Его звали Оливье Годе, он жил с внуком, его женой и их тремя малышами. Пришли солдаты, внук Жермен схватился было за ружье — сразу пристрелили.
— Как собаку, месье! — делился горем месье Годе. — Так у порога и умер. Другие попытались бежать в лес — тоже всех поубивали, даже самого младшего, а ему всего пять лет было. На глазах у матери, а потом и ее… И меня бы прикончили, если бы не спрятался. А зачем мне теперь жить? Лучше бы и меня убили. Забрали все: муку, горох, кур, корову. Все им на пропитание пошло теперь.
Он ел жадно. Съев все, облизал пальцы, потом вытер их о свои лохмотья.