Потом залаяли собаки и сразу угомонились. Тихонько открылась входная дверь. Вошел кто-то высокий и большой, но странно бесшумный, как ночной зверь. Казалось, он и сапогами-то ступал нарочно громче – чтобы в таверне не подумали, что он крадется.
Сбежала по лестнице Тина. Привалившись спиной к стене, Шмель слышал их разговор.
– Что же ты так поздно? Я ждала…
– Завтра на рассвете ухожу.
– Завтра?! Ты же хотел остаться… еще хотя бы на денек…
Ее шепот и шмыганье удалились вверх по лестнице. Шмель понял, что у него слипаются глаза.
Тогда он собрал все подарки мастера в свой заплечный мешок, поставил его у тюфяка на полу – и заснул.
Ему снился котел с кипящим на огне варевом. Шмель зачерпывал из котла серебряной ложкой на деревянной ручке и подносил к губам; вкус растекался во рту, как заря под небесами: это был длинный рассказ о замечательной жизни и славной смерти, рассказ с картинками, которые возникали и складывались будто сами по себе. Во сне Шмель мечтал никогда не забыть этот вкус, навсегда сохранить и пересказать людям – но его уже трясли за плечо, и сон ускользал, а вместе с ним ускользнул и вкус.
Над ним нависало лицо Тины, бледное, помятое, с красными глазами:
– Вставай, дурачок… Стократ на перевал выезжает, так иди с ним, что тебе на дороге одному делать? Вставай, скорее!
Она сунула ему хлеб, завернутый в тряпицу.
На улице было сыро и зябко, Шмель сразу же затрясся, застучал зубами от холода. Человек с мечом у пояса вывел из-под навеса свою лошадь, уже оседланную, а Тина подтолкнула Шмеля вперед:
– Вот, с ним поедешь, я хоть спокойна буду…
Шмель растерялся. Он сторонился незнакомцев. До десяти лет отец запрещал ему разговаривать с чужими – вообще, как если бы мальчик был немой.
– Я сам!
– Да вместе же легче! Мало ли, в горах ногу подвернешь, и что? Звери там… Даже купцы караванами ходят!
– Да на что я сдался зверям? – Шмель попятился. – Я не купец, я сам сюда пришел, сам обратно дойду…
– Ноги сотрешь о камень, – тихо сказал приезжий, поймав его взгляд.
Шмель странно успокоился. Никогда прежде ему не доводилось быть таким равнодушным.
– Ноги сотру о камень, – повторил он шепотом.
Приезжий взял его под мышки и подсадил на лошадь. Никто не подсаживал Шмеля с тех пор, как ему минуло шесть – повсюду забирался сам.
– Прощай, Тина, – тихо сказал приезжий.
И, больше не слушая ее, вывел лошадь за ворота.
* * *
Первым желанием Стократа было отговорить мальчишку от сегодняшнего похода на перевал: там, где должны были встретиться купец, Стократ и разбойники, мальчишка явно оказался бы лишним.