Приостановился в оторопи — Серова голос! Ринулся прыжками, через две ступени, вверх, в пять махов одолел коридор, рванул на себя ручку двери.
Серов белел привидением посреди темного номера, босиком, в нательной рубахе. Стоял, уставившись в пол, под ноги, рот распялен в крике:
— Ве-е-ера… Све-точ-ка-а!
Аврамов тряхнул узкие плечи москвича, повернул к себе:
— Иван Александрович!
Серов отпрянул. Глаза, как у кролика, — красные. Крапивно жгли гостя.
— Кто?
— Что случилось, Иван Александрович?
Серов обмякал. Отпускала судорога, скрутившая тело, оно сползало киселем на пол. Еще раз оглядел пол — пусто! Только что лежали рядом обе: неживые, отгоревшие, жена с дочкой, Ушаховым на тачке доставленные. И тут свет — по глазам, по нервам. Стоял у выключателя… Аврамов.
— Аврамов, ты? — приходил в себя, возвращался из горячечной жути Серов.
— Вроде я.
— А где… они?
— Нет их. Все в порядке, товарищ генерал, все ладненько.
Вскользь огляделся. Кавардак вокруг. Раздавленная мякоть помидора на ковре, всклоченная постель, две пустые поллитровки на столе. «Силен, малыш, один литровку ухайдакал».
— Позвольте, Иван Александрович, процедуру для профилактики.
Обнял генерала за плечи, мягко, но настырно увлек мужичка в ванную. Там пустил на полную водную струю, согнул генерала, сунул густо посеченную сединой генеральскую головушку под тугой холодный напор. Генерал замычал, закряхтел, стал дергаться. Аврамов покряхтывал из солидарности, но держал.
Вытер мокрую голову. Привел, усадил Серова за стол. Сел напротив. Серов покачивался, исподлобья смотрел на незваного гостя. Глаза его осмысленно трезвели. Налил полный стакан, протянул майору:
— Догоняй.
— Кого?
— Меня.
Аврамов отхлебнул, поставил стакан: день впереди, на ковер к наркому Дроздову вызван.
— Пе-е-й! — взревел генерал. — За руку его. За культю. За пинок под зад… Мы его пинком за службу. Пей за нашу воинскую доблесть против баб и ребятишек. До дна пей!
— Я выпью, только тихо, Иван Алек…
— А почему ти-хо?! Пус-стой Кавказ… Кто подслушает, кто усатому отсексотит? Некому.
Аврамов сорвался с места, метнулся к двери. Распахнул. В полутемном коридоре ароматная вкрадчивая пустота. Вернулся, сел.
— Аврамов, я тут… с-сколько? — в оцепенелой сосредоточенности спросил Серов.
— Третьи сутки пошли.
— А ты… чего тут?
— Дроздов на ковер вызвал.
— Пош-ш-шел он! — свирепо хмыкнул Серов, стал раскачиваться. На мятом маленьком лице заплывали слезами глаза. — Смотрит он на меня… и молчит. Без руки, инвалид. Два ордена… «Звезда» и «Знамя». Его торчком в кузов воткнули, а он молчит и на меня смотрит, холуя московского. — Серов осекся. Заскрежетал зубами, замотал головой, заорал: — Всю службу! На цырлах! Вся страна, весь нар-р-род… На цырлах — к своим могилам!