— Хотел взять живым. Балка — каменный мешок, — осторожно напомнил про ушаховский рапорт Аврамов.
— Если каменный мешок, почему позволил главарям смыться?
— Он трое суток не спал. До этого в засаде сидел, — опять прикрыл Ушахова полковник.
Серов замедлил шаг; искоса глянул на него, неожиданно переходя на «ты»:
— Любимчика покрываешь? Мне тут уже в аэропорту кое-кто успел на ушко доложить: вы с Ушаховым вроде шерочки с машерочкой, не разлей вода. Невоенные у тебя отношения, неуставные, Аврамов. Война идет, позволю тебе напомнить.
— Любимчиков у меня нет, — отчужденно отозвался Аврамов. — Есть друзья по оружию и по службе. Или новый приказ вышел про запрет дружбы?
— Не лезь в бутылку. Давно с ним вместе?
— С гражданской. Разведку ломали.
— Тем более. Что ж кореш такую свинью подложил? Ладно, допрашивать будем вместе, с пристрастием.
Аврамов достал ключи, открыл свой кабинет, пропустил вперед Серова. Достал «Боржоми», поставил бутылку со стаканом перед гостем. Сел, молча ждал.
Серов глотнул пузырчатую льдистую влагу, спросил в лоб:
— В чем корневая причина бандитизма? В двух словах.
— В двух не получится.
— А ты постарайся, — посоветовал Серов.
— Вы бы с этим вопросом… к другому, товарищ генерал, — неожиданно хмуро попросил Аврамов.
— Это еще почему? — удивился Серов.
— Врать не умею. Вокруг и около крутить — тоже. А правда у нас вроде кислоты — столичные уши враз разъедает.
— Ты за мои уши не волнуйся, — суховато успокоил Серов. — То, что там… слушать приходится, тебе и не снилось.
Аврамов вздохнул, задумался. Стал осторожно подбирать слова:
— Причин много. Главных — три. Первая — Исраилов. Паук этот в центре прочной липкой сети сидит. И плел он ее основательно, еще до войны. Устами муллы Муртазалиева и его штатных служителей вел протурецкую, а сейчас ведет профашистскую пропаганду, умно ведет, пользуясь темнотой горца. А так называемая Советская власть ему в этом крепко помогает.
— Чего-чего? — изумился Серов. — Что-то новое про Советскую власть — «так называемая»!
— Это я предельно деликатно выразился, — глядя в упор, не к месту «ухмылялся» Аврамов. — В период коллективизации и ликвидации кулачества к нацменам Чечено-Ингушетии был применен щадящий режим, — стал терпеливо просвещать Аврамов.
— То есть?
— Репрессий и высылки избежали здесь одиннадцать тысяч антисоветчиков: явное и замаскированное кулачество, белоофицерство, реакционное духовенство, главари сект. В России-то, Иван Александрович, мы своими ручками миллионов эдак десять братьев-славян отправили куда Макар телят не гонял…