Я стоял и смотрел на нее и слушал, как шуршит самописец и как поскрипывает его перо. Внезапно она открыла глаза и посмотрела на меня. Она не вскочила на ноги, не стала извиняться, что заснула, что плохо выглядит после бессонной ночи, не стала ничего спрашивать. Она смотрела на меня и вдруг улыбнулась все той же слабой, неопределенной улыбкой, какой я не видел ни у кого, кроме нее.
– Как сладко я прикорнула! – вздохнула она. – Сколько времени?
– Половина восьмого уже.
– О боже, я продрыхла в кресле часа два! Как только прекратила регистрировать БДГ, решила отдохнуть немного. Ну, а как вы, Юрий Михайлович?
– О Нина! – сказал я с таким чувством, что она вздрогнула и выпрямилась в кресле. – Если бы вы только знали, как это было прекрасно!
– Что?
– Нет… потом "Я не смогу вам рассказать. Где я возьму слова, чтобы описать вам мелодию Завершения Узора? И не существует таких слов…
Нина Сергеевна посмотрела на меня, и в сереньком ноябрьском утре глаза ее были огромны, темны и печальны.
– Вам грустно? – спросил я.
– Да, – кивнула она.
– Почему?
– Не знаю… – Она энергично встряхнула головой, и волосы ее негодующе метнулись.
– Нина… Сергеевна, у меня к вам просьба.
– Слушаю, Юрий Михайлович.
– Могу я вас называть просто Нина?
Нина Сергеевна подумала и серьезно кивнула мне:
– Да, конечно.
– Спасибо, Нина! – вскричал я, и она засмеялась.
Я тоже засмеялся. Стоит человек в лаборатории сна в пестренькой глупой пижаме, стоит перед женщиной в белом халате и кричит ей спасибо.
Нина встала, томно, по-кошачьи, потянулась, умылась кошачьими лапками и сказала:
– Ну-ка, посмотрим, что там наскребли самописцы. А вы одевайтесь пока. Борис Константинович взял с меня слово, что к восьми тридцати духа вашего здесь не будет.
Я пошел в маленькую комнатку, где я мучил профессора, и начал одеваться. Какое это счастье – сидеть в маленькой пустой комнатке, натягивать на себя брюки и думать о детски незащищенном лице Нины, когда она спала в кресле. И слышать мелодию Завершения Узора. Спасибо, Нина, спасибо, У, спасибо, Борис Константинович, спасибо всем моим друзьям и знакомым за то, что они создали мир, который так добр ко мне.
– Юрий Михайлович! – крикнула Нина из соседней комнаты, и я вскочил, запутавшись ногой в брючине.
– Что?
– Идите быстрее сюда, взгляните!
Босой, застегивая на бегу пуговицы, я влетел в лабораторию. Нина держала в руках длинный рулон миллиметровки с волнистыми линиями. Я стал рядом с ней и уставился на бумагу.
– Вот, смотрите.
Я смотрел на волны и зубчики. Волны и зубчики. Зубчики и волны.
– Вы видите?