Это
прозвучало глупо, словно он пытался приманить ребенка леденцом. Алекс
поморщился. Подумал и откинулся обратно на подушки – от выражения его лица мог
замерзнуть воздух. Поскольку говорить он больше не порывался, Кранц позволил
себе чуть-чуть поверить в благополучный исход спора.
– Я не могу
вас выписать. Знаю, юридически я не имею права препятствовать, пока вы
признаетесь вменяемым, но... Черт возьми! Мы ведь столько сделали, чтобы спасти
вам жизнь. Хотите всё испортить? Нет уж.
Алекс
улыбнулся. Кранц подождал, не начнет ли тот снова припираться, но Райн лишь
неопределенно покачал головой. Солнце, пробивавшееся сквозь жалюзи,
подсвечивало его лицо – всё еще смуглую от загара кожу и седые волосы. Уже
почти полностью белые, как заиндевевшая трава.
– Благодарю
вас, – наконец вымолвил он. Потом с минуту молчал, но врач не смел покинуть
пост возле его кровати, не дождавшись более определенного ответа. Райн
миролюбиво улыбнулся. – Но я должен.
Кранц застонал в голос. Алекс
отвернулся:
– Пожалуйста, подготовьте
документы. Я хочу вернуться домой.
– В
Австралию, прямо так?!
– Нет. В
Астоун.
– О господи...
– Джулия застыла в дверях.
* * *
Астоун
12:14
В коридоре
тянуло холодком. Поворот галереи упирался в темноту, а дальше лежали каменные
казематы – покои сгинувших алхимиков. Фигура, облаченная в бордовый шелк,
невольно остановилась перед огромной дверью.
Он не хотел
ее. Астоун отвергал сам факт ее существования. Но упрямая женщина по-прежнему
мечтала покорить его. Всё самое лучшее, что у нее было, она подарила старому замку.
Даже себя. Принеся эту жертву, она почувствовала странную свободу – словно сама
ее душа стала подобна камню и песку, взметнувшимся в небо. Она осталась и
потерялась в нем.
Много воды
утекло с тех пор.
Ее сердце –
такое величественное, такое спокойное – не ведало ничего, кроме солнечного
света на ступенях и карнизах, кроме шпилей и башен, обмакнувшихся в низкое
небо, кроме пены на крыльях из аквамарина и свинца – крыльях океана, крыльях ее
новой души. Потом она перестала его слышать. Молебен волн и птичий клекот
слились с шуршанием бумаг, с чьими-то настойчивыми голосами. Она даже не
заметила, когда исчез он и многие
другие. А когда всё вспомнилось, за спиной была пустота.
Женщина
устало прильнула к стене. У нее не было сил идти, смотреть или помнить. Ее тело
застыло, будто вырезанное из кости, его линии прогнулись. Над головой висела
большая картина. Ее повесили только вчера – она сама так захотела. Теперь же,
подняв глаза, она не могла понять, кого на ней видит. Эта элегантная женщина с
седыми волосами и тонкой бесчувственной улыбкой – она. Другая – юная, с
пушистыми ресницами – тоже? Кому могло прийти в голову нарисовать такой
портрет? Веяло жестокостью. Эта мысль закипела в крови едкой кислотой. Потом
вернулось