В угрозыске ему показали дело лишь после того, как Иван Васильевич устроился работать адвокатом. Сам сын домой не появлялся.
Целую неделю до глубокой ночи тщательнейшим образом проверял все доказательства, улики. Их было слишком много.
«А вот здесь — явная ложь!» — делал выписки для предстоящей защиты.
«Уж своего я отстою в процессе! — думал человек, кропотливо собирая по крупицам доказательства в пользу защиты, но возвращаясь домой, переживал: — Пока я здесь хочу помочь ему, он там может такого наворочать».
Иван Васильевич вздрогнул от телефонного звонка, поднял трубку:
Приезжайте в морг на опознание. Кажется, вашего привезли! — узнал голос патологоанатома.
Он ничего не ответил, лишь повернувшись к Марии, сказал зло:
Одевайся! Поедем вместе!
Куда так поздно?
К сыну! Вот и свидишься! Доигралась, стерва! Всех порастеряла мать, грязная блядь! — подтолкнул в спальню переодеться.
Он в милиции? Их поймали? Но ведь теперь ты защитишь? — пропустила мимо ушей злую брань.
Мария, увидев сына на железном столе, рухнула на пол. Иван Васильевич выволок ее из морга, сунул под нос нашатырь. Когда Мария задышала ровнее, подошел к патологоанатому:
Сам видишь: пять выстрелов… Тут и одного хватило бы.
Кто ж его? Милиция?
Своя у них была разборка. Видишь, еще трое. Все из одной банды. Меж собой не поделили навар. Хотя теперь какая разница? О покойных плохо не говорят. Их просто хоронят, а помнить и поминать дело живых. Одно скажу: Вань, давно я тебя знаю, еще с молодости, упустил ты своего мальчишку. А теперь уж ничего не вернуть и не исправить…
Домой они возвращались молча. Мария шла рядом побитой собачонкой, то и дело со страхом оглядывалась на мужа. Что теперь слова оправдания или упреки, чего они стоят, запоздалые…
Трудно дышать. Болит сердце, но даже пожаловаться боится. Не то время. Уж слишком виновата перед ним. И только ли перед мужем? Едва передвигает ноги баба, подходя к подъезду. А из двери, ну как некстати, сосед по лестничной площадке, тот самый, что угостил Шныря в пивбаре пивом:
О! Кого я вижу! Мать твою! Воротился мужик в дом! Чего ж ты не хвалишься, Мария? У тебя ж радостей полные штаны! Ну, кайф! На площадке человеком прибавилось, а то одни козлы кругом! И дома мандавошка облезлая по углам бегает! Аж жить тошно, глянуть не на кого! Теперь задышим, верно, Вань? Ты знаешь, мне «торпеду» зашили! Сказали, коль выпью, сдохну враз. А я врачам знаешь, чего ответил: «Нече меня пужать вашей «торпедой», коль я с самой Бабой Ягой двадцать три года канаю. Мне после ей даже атома не страшна!». Они не верили, а когда пришли проверить, как я режим соблюдаю, увидели мою кикимору, заикаться стали. В двери не как все люди передом, задом выпихнулись. И больше алкоголиком не обзывают. Только героем кличут. Не говорят каким! Но мы живы! Правда, Вань? Вечером зайду к тебе! Оставлю свою заразу! Хоть душу согрею у соседей, — пошел человек в пивбар, разговаривая сам с собой по пути.