Кончай! В моей беде не он, партнер виноват. Ведь я не хуже тебя был! Дышал как человек! что теперь? Но не скулю!
Ох! Вашу мать! Как опаскудело все это! Один — адвокат, другой — коммерсант. Все жили — пальцы веером. Зачем теперь о том? — и повернувшись к Катьке, сказал: — Конечно, другая захотела бы подставить нас. В ментовке! Ведь Шнырь, чего уже темнить, достал твоего пахана. И когда у него не заладилось с матерью, не дал ему дышать спокойно. Измотал своими жалобами. Тот и озверел: по всем судам с год таскал. А зачем? Что ты имел с того? Да ни хрена! Ему и надоело! Ну, как, скажи мне, дышать в квартире с бабой, какая убить хотела? Ты с такою на свалке не смирился б! А Шнырь принуждал! Мало того! Не приводи любовницу! А он что — кастрат? Вот он и устроил тебе облом по всем правилам. И я на его месте устроил бы такое же! А тебе, Чита, партнера достать надо!
Может, вы со своими делами сами разберетесь. Зачем мне это знать? — начала злиться Катька.
А ведь и верно! Ни к чему весь разговор тебе! И мы здесь не за тем. Пришли сказать, что знаем твое доброе. И нет вины за нами, — опустил голову Шнырь, приметив Зинку и мальчишек, ожидавших, когда их дом покинут чужие люди.
Все в этой жизни переменчиво! Вчера мы были одними, сегодня — иными, но в чем-то не меняемся и остаемся прежними. Жизнь еще не кончилась. И если вдруг тебе станет тяжко, знай, что я у тебя есть, — сказал Шнырь Катьке. Та едва кивнула головой.
Бомжи шли, не спеша, направляясь в центр города. Там, в пивном баре, пристроившись у занятой барной стойки, глянет бездомный в глаза тех, кто пришел сюда утолить жажду, выпить по паре кружек холодного пива, разлить на троих бутылку водки. Бомж смотрит им в глаза пронзитепьно, просяще, без слов. Ему не слишком дорога жизнь, куда как нужнее воля. Сегодня они ее получили вновь. Как хочется обмыть. Кажется, поняли мужики. Протягивают недопитое. И на том спасибо. Ох и хорошее пиво! Холодное как нары в следственном изоляторе, горькое как жизнь… Залить бы им обиду, чтоб не скулила выброшенным на улицу щенком. Но как погасить боль, которая всегда живет в сердце и неотлучна от человека ни на секунду.
Шнырю повезло больше других. Ему не просто пиво оставили, а и плеснули в него водку. Почти стакан. Кто-то забыл на стойке воблу. Пьет Шнырь, хмелеет, а может память одолела. И катит по впалой щеке одинокая слеза. Вот застряла в морщине, снова выкатилась хрустальной каплей, замерла в щетине на бороде и упала прямо в кружку. Шнырь и не приметил. На душе потеплело. Как редко такое случается.