И она вышла с крайне неприязненным выражением лица, а Гита осталась стоять там, где стояла, чувствуя себя страшно униженной.
Растерянная, сердитая, обиженная, она повернулась, наконец, на каблуках и решительно направилась в комнату Генри, чтобы уложить свои вещи. Он вошел как раз тогда, когда Гита уже закончила и закрывала замочки чемодана.
– Что она сказала?
– Ничего.
– Гита…
– Почему ты не предупредил, какой прием ожидает меня сегодня утром? – развернувшись к нему, требовательно спросила она.
– И что же это был за прием? – спокойно поинтересовался он. – Что она тебе сказала?
– Дело не в том, что она сказала, дело в том, как она это сказала! Так, словно я какая-то шлюха! Но почему? – воскликнула Гита. – Твоя мать ведь даже не знает меня! Она ни разу в жизни меня не встречала!
– Она знает о тебе, – медленно сказал он.
– Ну и что? Я не сделала ничего такого, что могло бы вызвать ее ненависть! – Гита резко вскинула оскорбленное лицо. – Ты сам прекрасно это знаешь! И что должен был означать тот долгий многозначительный взгляд, которым ты на нее посмотрел? Что, Генри?
– Предостережение.
– Предостережение не говорить со мной, как с уличной девкой?
– Да.
В гневе, отвернувшись от него, она сумела стащить свой чемодан с кровати, но он остановил ее, накрыл ее руки своими, оторвал ее пальцы от ручки чемодана.
Развернув Гиту лицом к себе, он сверху вниз посмотрел в ее раскрасневшееся лицо со сверкающими от гнева зеленоватыми глазами.
– Ты слишком болезненно все воспринимаешь, Гита.
– Нет, ничего подобного! Ничуть не слишком! Что происходит, Генри? Ведь что-то происходит, не так ли? Почему твоя мать так сразу меня невзлюбила? Или она автоматически проникается неприязнью к каждой женщине, которую ты сюда привозишь?
– Я не привозил сюда женщин. Никогда.
– Тогда почему привез меня?
– Потому что я не мог оставить тебя одну, – после короткого молчания произнес он.
– Но ведь хотел бы? Хотел бы оставить меня одну?
– Я не знаю, – тихо признался он. – Пойдем, я отвезу тебя домой.
Тебе не нужно везти меня домой. У меня здесь своя машина, и я вполне могу доехать сама.
– Я не говорил, что ты не можешь, Гита. А моя мать не очень-то умеет скрывать свои чувства и притворяться, – объяснил он негромко.
– И какие такие чувства ко мне ей следует скрывать? Почему она должна притворяться? Но ведь ответа я не получу, не так ли? – с горькой усмешкой произнесла она. – Почему? Потому что ты не знаешь? Или тебе просто наплевать? Или ты не хочешь знать?
– Потому что не могу. Пойдем, – он поднял ее чемодан, – я провожу тебя до машины.