Генри потянул одеяло обратно, улегся так, что ее спина прижалась к его животу, обнял ее и положил руку ей на грудь. Она подчеркнутым движением скинула ее.
– Ты же сказал, чтобы я спала.
Он прижался губами к ее плечу.
Она отодвинулась от него подальше. Он рассмеялся и властно повернул ее к себе.
– Я уже проснулся.
– А я не хочу, чтобы ты просыпался.
– Ага, значит, у милой леди норов? Что ж, что только придает тебе изюминку.
– Не нужны мне никакие изюминки, и вообще, отпусти меня.
Улыбка Генри стала еще шире, сильные руки обняли ее, и он привлек Гиту к своей обнаженной груди.
– Не будь занудой, Гита.
– Почему? – вскинулась она задиристо. – Это что, не разрешается?
– Нет.
– Тогда, я уезжаю.
Заставив себя отстраниться от него, она уселась, спустила ноги с кровати, но он потянул ее к себе и улегся сверху, прижав к постели всем своим длинным телом. И начал целовать ее, пока она не перестала сопротивляться. Целовать, пока его колдовство снова не одержало над ней верх.
– Я ненавижу тебя, – спустя некоторое время сообщила она, с трудом переводя дыхание и чувствуя приятное утомление во всем теле.
– Отлично, – заявил он со смехом в голосе. – Я тебя тоже.
– Никогда в жизни я не смогу повстречаться лицом к лицу с твоей матерью.
– Нет, сможешь. Она просто деликатно сделает вид, что ничего не случилось.
– Правда?
– Ммм. – Притянув ее к себе, он поцеловал Гиту в плечо и моментально заснул.
Однако утром его мать не только не стала деликатно делать вид, что ничего не случилось, но и отнеслась к Гите, с такой ледяной холодностью, что нагнала бы страху даже на айсберг. И Генри не подумал прийти на помощь.
Он успел только представить Гиту высокой, величественной женщине с идеально уложенными седыми волосами, коротко объяснил ее присутствие здесь, а затем его позвал Том, нуждающийся в помощи Генри при разгрузке багажа или просто жаждущий узнать, каким образом Гита оказалась в усадьбе и кто она такая. Генри только уныло улыбнулся, кинул на мать долгий, предостерегающий взгляд и вышел.
– Мне очень жаль… – начала Гита.
– Да. – Мать Генри прервала ее с разящей наповал ледяной вежливостью. Ее тон был таким уничижительным и колким, каким зачастую бывал у ее сына, и напомнил Гите битое стекло. – Это во многом объясняет, почему он предложил мне уехать именно на эти дни. И почему сам вызвался пожить здесь. Якобы ради собак. Я несколько удивилась, ведь Генри никогда и ни для кого не стал бы жертвовать собой. Даже ради меня. Он так же эгоистичен, как был эгоистичен его отец. Впрочем, можете позавтракать – я уверена, что вы уже прекрасно знаете, где что лежит.