Во время перелета обратно в Англию она невидящими глазами глядела в иллюминатор и думала. Всю следующую ночь она провела в тяжких раздумьях и на следующее утро, взволнованная, встревоженная, долго ходила из комнаты в комнату. Когда у входной двери забренчал звонок, она дернулась от неожиданности. Это мог быть только Генри.
Глубоко вздохнув, она открыла ему дверь. Хотя она отсутствовала всего несколько дней, эффект, который он произвел на нее, был ошеломляющим. Ей тут же захотелось прикоснуться, прижаться к нему, и невозможность этого отозвалась в ней настоящей физической болью, глухой и невыносимой. И она поняла, что все это время себя обманывала. Она была влюблена в него, но не знала, могла ли позволить себе подобную роскошь.
Роскошь? Это не роскошь. Это необыкновенная тяга к нему и страстная нужда в нем. Ей, как никогда ранее, захотелось обвить его шею руками и умолять, чтобы он заверил ее в своей непричастности. Но она не могла этого сделать. Потому что, если это все-таки он…
Изучающее глядя в его лицо, в его серые глаза – глаза, которые показались ей гораздо более холодными и чужими, чем когда она видела его в последний раз перед поездкой в Париж, – она молча посторонилась, пропуская его в дом.
Но Генри всегда отличался острой интуицией, и сейчас его пристальный взгляд остановился на ее усталом лице.
– Что случилось?
– Ничего, – ответила она, ненавидя себя за двуличность. Но она устала от поездки и от волнений, ей было больно, и сейчас казалось, что лучше ничего никому не говорить. Даже Генри.
Направляясь впереди него по короткому коридору в ярко освещенную кухню, она повернулась, попробовала взглянуть на него объективно, увидеть его, как бы новыми глазами, постаралась проигнорировать тот магнетизм, который неодолимо притягивал их друг к другу. Попыталась сбросить с себя напряжение от его присутствия.
– Все еще дуешься?
Она покачала головой, едва поняв смысл его слов и едва уловив холод его тона, так, как все ее мысли были заполнены безжалостными в своей правоте доводами Этьена.
– Даже не поцелуешь? – Его голос казался насмешливым, ироничным, чужим.
Неужели это был все-таки он? И он понял, что она знает?
– Генри… – выдохнула она, не отрывая от него глаз, в которых светились беспокойство и страх.
И запнулась, не зная, что еще и как ему сказать. Отвернувшись, она бессмысленно потрогала пальцем листья растения в горшке на подоконнике.
– Ведь это не ты, правда же?.. – тихо сказала она. – Скажи мне…
– Что – не я?
– Этьен сказал, что…
– Этьен?
– Этьен Верлейн, глава косметической фирмы. Он сказал… – снова повернувшись к нему, Гита в отчаянии посмотрела на его замкнутое, отчужденное лицо, – твое появление здесь сразу после того, как на стене моего дома появилась та надпись, то, как ты сказал, что хочешь меня, совсем меня не зная… – с усилием пробормотала она. – И вы с Синди были единственными, кто знал, что я еду в Шропшир.