Мальсагов ведет точную статистику своих шалостей и все время держится на каком-то среднем уровне, умышленно избегая подходить к опасной и нежелательной грани возможного исключения из корпуса, или же перевода в Вольский исправительный корпус — в дисциплинарный батальон, как называли его кадеты. Вот почему в жизни Мальсагова наступали длительные периоды затишья, когда он становился примерным кадетом, отлично учился, был далек от каких-либо шалостей, чем приводил в полное недоумение одноклассников, преподавателей и воспитателя. Полковник Гусев с затаенной радостью наблюдал за переломом, происшедшим в Мальсагове, но психолог детской души ошибался. Искандар просто выравнивал генеральную линию своих проказ и наказаний.
Своим злейшим врагом из преподавателей Искандар считал требовательного и строгого преподавателя истории — Василия Степановича Старосевильского. Старосевильский, принимая новый класс, всегда обращался к кадетам с одним и тем же вступительным словом: жестким, коротким и ясно определяющим требования преподавателя.
— Хотя вы учитесь по 12-и бальной системе, высшим баллом для вас я считаю 10. Все вы лодыри и лентяи и для того, чтобы вы знали хоть часть моего предмета, каждый свой урок я буду вызывать строго по алфавиту 4-х кадет. Никакие извинения о незнании урока мною приниматься не будут. За неудовлетворительный ответ «кол».
Немногословное, немного резкое для первого знакомства вступление Старосевильского с одной стороны производило отрицательное впечатление, с другой давало какое-то послабление в изучении предмета. Это послабление было, однако, кажущимся, так как беспощадными колами и повторными лекциями Старо севильский легко достигал хороших результатов в знании читаемой им русской истории. Искандар совершенно не был в натянутых отношениях с русской историей, он даже любил и хорошо знал ее, но его шаловливый детский ум работал над тем, как, зная урок, не ответить его, как внести путаницу в алфавит отвечающих. Старший кадет Алмазов накануне каждого урока истории выкликал 4 фамилии кадет, напоминая, что на завтра у них назначена приятная или неприятная встреча с «вонючкой-Старо-севильским».
Так было и сегодня. Только кадеты сели на вечерние занятия, Алмазов торжественно возгласил:
— Завтра по истории отвечают: Лепарский, Лисичкин, Мальсагов, Муратов.
Наступило казенное завтра… Труба горниста… подъем… умывалка… утренний осмотр… молитва, чай, французская булка, первый урок, перемена, второй урок, перемена… через пять минут урок истории…
Мальсагов знает урок, знает, что сегодня ему отвечать, но еще вчера им овладел приступ мальчишеского задора, овладело непреодолимое желание блеснуть перед классом новой шалостью, успex которой, по разумению Искан дара, всецело находился в руках Алмазова. У задней стены класса в правом углу стоял воспитательский шкаф, в котором хранились учебники, учебные пособия, тетради, бумага, канцелярские принадлежности. Один ключ находился у воспитателя, второй у старшего кадета. Психологически Мальсагов поступил совершенно правильно. Он никому не открыл своего плана, но подвел его к опасной грани последних трех минут, когда объявил Алмазову, что урок не знает, и просил закрыть его в шкаф. Алмазов пробовал доказывать свою ответственность, но под давлением всего класса согласился. Быстро было разложено по партам содержимое воспитательского шкафа, вынуты две полки, и за торжествующим Мальсаговым на час закрылась дверь его очередной шалости.