— Николай, я не могу идти, — убитым полушепотом прошипел Брагин.
— Почему?
— Смотри…
Брагин повернулся спиной к Упорникову, нагнулся… На фоне черного сукна через большую трещину резко сквозило кремовое трикотажное белье.
— Пустяки… Я тебя буду закрывать… ты старайся ходить задом… понимаешь? — увлекая за собой друга торопливо убеждал Упорников. Они благополучно пробежали Чебоксарскую улицу и свернули на главную…
— Ей!.. Ей!.. Поберегись! — резко прорезало воздух, и серый в яблоках, разгоряченный бегом конь, высоко подымая передние ноги и в такт дыхания выбрасывая из ноздрей клубы пара, стрелой промчался около посторонившихся кадет, унося в черную даль улицы уланского корнета.
Брагин был подавлен происшедшим… Мысленно он проклинал и суконную фабрику за гнилой материал, и каптенармуса — за новые брюки. Предстоящая встреча с Машей, которую он ждал с таким трепетом, потеряла для него свою прелесть. Он бежал за Упорниковым, движимый просто товарищеским инстинктом, в мыслях своих желая, чтобы кто-нибудь из воспитателей поймал их. Лучше три шесть месяцев без отпуска, чем этот позор, думал он, ежесекундно касаясь руками огромной дыры, в которую назойливо врывался морозный воздух. На леснице он еще раз пытался убедить Упорникова в том, что не может идти, что наконец можно сказать, что он болен, но просвете открывшейся двери показались обе сестры, очевидно сгоравшие от нетерпения и ожидавшие их прихода.
— Скорее… скорее… только тихо… папа и мама ничего не знают, — шопотом сказала возбужденная Маша, беря Брагина под руку и увлекая его за собой в тускло освещенную переднюю. К удивлению Маши Брагин уперся, как осел. Он с растерянной улыбкой предлагал Вале и Упорникову пройти вперед, возмущался тупостью друга, не понимавшего того, что если хохотуша Валя останется позади, его позор неминуемо будет открыт, станет достоянием всей Мариинской гимназии, корпуса, всего города, и его трепетная любовь будет безжалостно отвергнута Машей.
Они, крадучись прошли полутемный корридор и вошли в просторную комнату сестер. Пахнуло ароматом девичьей чистоты… По диагонали в углах стояли две опрятные кровати, словно близнецы, словно две розы с одного куста. Два одинаковых письменных стола с горкой аккуратно сложенных книг и тетрадей, два одинаковых кресла дополняли обстановку комнаты, освещенную мягким светом двух настольных ламп под густо пунцовыми абажурами. Брагин вздохнул облегченно только тогда, когда опустился в маленькое кресло, спинка которого закрывала сто от Вали, сидящей с Упорниковым в противоположном углу комнаты.