Одно смущало Гриневича. Правительство Туркестанской республики считало желательным поддержать Энвербея. Положение осложнялось с каждым днем, с каждым часом. Штаб Туркфронта молчал.
Итак, все дело в Энвере! Иначе этот хитроумный интриган, сидящий перед ним, не посмел бы вести себя столь прямо и смело. И, не слушая сладчайших разглагольствований о пользе отечеству, высоких принципах, доблести командиров, Гриневич поставил вопрос решительно, в лоб:
— Командование дивизии требует выдать нам немедленно, сейчас же красноармейца Юнуса Нуритдинова. Товарищ Амирджанов, вручите назиру отношение.
Приторная улыбка сразу же слетела с лица Рауфа Нукрата. Он растянул губы, зыркнул глазами куда-то в сторону и, не взяв протянутый лист бумаги, сказал:
— Прошу передать в канцелярию под расписку.
— Возьмите и прочитайте письмо! — в голосе Алексея Панфиловича зазвучали решительные нотки.
— Мы не вправе принимать письма… от… от частных лиц…
Сколько нужно было выдержки, чтобы сдержать себя! Гриневич твердо сказал:
— Я получу Юнуса, иначе…
Назир улыбнулся, лицо его исполнилось благолепия:
— Что вы изволили сказать, ваша милость?
Хотел, очень хотел сказать Гриневич, что приведет сейчас эскадрон и разнесет крысиную нору Нукрата вдребезги, но только процедил сквозь зубы:
— Иначе…
Он вскочил и, звеня шпорами, вышел.
— Сразу видно, — сказал задумчиво назир, — что командир не мусульманин. Мусульмане воспитаны в вежливости.
И он поглядел пристально и многозначительно на Амирджанова. Тот ничего не сказал, а только тяжело вздохнул и, проведя ладонями по щекам, встал, отвесил поклон и удалился.
Несколько мгновений, утирая лицо платком, Нукрат пытался унять дрожь во всем теле. Визгливо он крикнул:
— Коляску мне, скорее!
Гриневич с Амирджановым поехали к председателю совета назиров.
Он не возражал и не обещал.
— Пригласим достопочтенного назира и послушаем его.
Секретарша доложила: «По телефону сообщили: назир только что выбыл из назирата».
— Ну что ж, товарищ Гриневич, дело, я думаю, терпит до завтра. Извините, но с утра я ничего не ел…
Осталось откозырять и уйти.
К себе домой Гриневич скакал во весь опор, не глядя перед собой, не видя ничего, — благо, на пустынных улочках древнего города по случаю наступления темноты не было ни души, только бродячие кошки и собаки кидались от конского топота в гулкую тьму закоулков.
Он вихрем ворвался во двор полка и, не слезая с коня, скомандовал:
— Поднять второй эскадрон по тревоге! Быстро.
За спиной прозвучал тихий голос Амирджанова:
— Алексей Панфилович!
Круто повернувшись в седле, Гриневич зло крикнул: