— Да тихо ты, наконец! Стоять смирно и слушать. Принимая во внимание трудовое, батрацкое происхождение обвиняемых Хайруллы Герфанова и Кузьмы Седых, неграмотность их, а также политическую несознательность, Ревтрибунал дивизии постановил: признать возможным высшую меру наказания по отношению Герфанова и Седых не принимать и ограничиться объявлением Хайрулле Герфанову и Кузьме Седых общественного порицания…
Секунду стояла тишина, а потом все захлопали, заорали, засвистели.
Вобрав голову в плечи, Седых обвел взглядом смеющиеся, багровые от холода и крика лица бойцов и спросил:
— Куда же теперя идтить?
— Куда? К себе… в казарму… домой… хо-хо… картошку варить.
— Да зайди к лекпому, — заметил председатель Ревтрибунала.
Все расхохотались.
Молодой туркмен пробрался через толпу к оправданным. Ухмыльнувшись, он потрогал за плечо Хайруллу и сказал что-то ему на ухо.
Резко обернувшись, Хайрулла встретился с глазами туркмена, и повел себя совсем непонятно. Он втиснулся в гущу бойцов и, пробиваясь через них, бросился к зданию вокзала. Седых и стоящие поближе красноармейцы, не поняв ничего, поглядывали то на мелькавшую в толпе спину Герфанова, то на арбакеша, с лица которого не сходила добродушная ухмылка. Покачав головой, арбакеш поглядел на Седых и промолвил с явным удовлетворением:
— Маладес! Ай, маладес, сила много…
Он повернулся и пошел через толпу, все так же ухмыляясь. Огромная белая папаха покачивалась над головами бойцов все быстрее и быстрее. Парень ни разу не оглянулся, но все ускорял шаг. Завернув за угол здания вокзала, он бросился бегом к коню, привязанному к колесу распряженной арбы.
Когда Пантелеймон Кондратьевич вышел на высокое крыльцо вокзала вместе с председателем Ревтрибунала, кто-то из командиров сказал с почтительным удивлением:
— Здорово скачет. И без седла.
— Кто? — спросил Пантелеймон Кондратьевич.
— Да туркмен, свидетель.
— Где, где?.. Да это калтаман… имеёт отношение к взрыву… Задержать…
Но белая папаха уже мелькнула среди крыш далекого кишлака и исчезла.
Глава двадцать вторая
Дальний рейд
Острие меча в битве храбрости,
Острие ума в битве хитрости!
Джалаледдин Руми
Давно уже они ехали.
Местность становилась все более унылой и пустынной. В плоских неглубоких долинах и логах кое-где среди чуть вздымающихся рыжих увалов с белыми пятнами недавно выпавшего снега чернели шапки одиноких юрт. Было безлюдно. Только летом сюда выезжали из своих кишлаков локайцы, спасаясь от клещей и блох. Селение, расположенное на горе, на самой границе с пустынной равниной, лежало в развалинах. Люди жили в скотных загонах. Дома разрушили басмачи по приказу Ибрагимбека.