— Понимаете, кто мы есть? Мы есть особое лицо, чрезвычайный уполномоченный, понимаете? — Он заискивающе обратился словно за помощью к Али Ризе. — Понимаете, уполномоченный. Полномочия паши приказывать и разрешать, судить и миловать… Вы, товарищ Морозенко, скажите вашему… э… понимаете, командиру… — он глянул на Гриневича, — э… э… так нельзя, надо законно… Мы чрезвычайный уполномоченный, векиль-мухтар, берем верховное командование на себя, и вы передаете ваши части нам…
— Нет, — спокойно сказал Гриневич.
Высоко вверх взметнулись брови Усмана Ходжаева.
— Почему? — Он снова начал багроветь.
— А потому, товарищ уполномоченный, что у нас одна Красная Армия, а не две и мы все находимся в подчинении штаба Туркфронта.
Полтора часа чрезвычайный уполномоченный Усман Ходжаев объяснял, уговаривал, доказывал, по Морозенко и Гриневич не соглашались.
Тогда Усман Ходжаев, багровый, страшный, просипел:
— Начальник гарнизона Али Риза… Вы, — обратился он к Морозенко, — доблестный командир, ваши услуги оценит республика… Можете отдыхать…
— Отдыхать? Как отдыхать? — сказал Гриневич. — Морозенко никто еще не демобилизовал.
— Мы хотим беседовать с вами, — обратился Усман Ходжаев к Морозенко, недовольно скосив глаза на Гриневича, — прикажите составить опись.
— Какую опись? — снова вмешался Гриневич.
Усман Ходжаев выразительно пожал плечами и недовольно процедил:
— Ну, там пулеметов, орудий, винтовок…
— Зачем?
— Сдадите все по описи. Срок — сутки. Об исполнении донести.
— Вот как!
Это «вот как!» Гриневич протянул столь значительно, что и Усман Ходжаев и Али Риза подозрительно поглядели на него. Но лицо Гриневича, спокойное, строгое, оставалось непроницаемым. Темные брови его лежали ровно и спокойно, лоб был чист, без единой морщинки, в глазах, светлых, похожих на голубоватые озерки среди красно-бурого загара широких висков и скул, не смог бы прочитать ничего даже самый опытный физиономист. Усман Ходжаев и Али Риза переглянулись. Взгляды их метнулись с такой быстротой, что они и сами едва ли отдавали отчет в этом. Иначе они, конечно, поостереглись бы переглядываться. В невозмутимых глубинах глаз Гриневича взметнулись огоньки и погасли. Лицо его стало на какую-то долю секунды ужасно лукавым, и только на мгновение они встретились с глазами Морозенко, который поглаживал голенище сапога и сосредоточенно курил, наполняя комнату дымом и вонью несусветной крепости махры «Медведь».
Усман Ходжаев стукнул ладонью по настольному звонку.
— Пригласите командира полка Даниара, — приказал он вошедшему мирзе.
До прихода Даниара все молчали. Морозенко дымил все больше, к растущему негодованию Усмана Ходжаева, которое сказывалось в том, что багровая краска с лица его теперь уже не сходила. От сдерживаемой ярости Усман Ходжаев едва смог выговорить ответ на приветствия вошедшего Даниара, плотного чернявого дядьки в черкеске, увешанной оружием. Широкое плосконосое лицо его светилось простодушием. Даниар горячо пожал обеими руками руки Морозенко и Гриневича и ласково сказал: