Краснорожий при виде стольких всадников начал проявлять все большее беспокойство.
Богатырь привратник еще возился с запорами, а смотритель ворот, приблизив мандат к самому шипящему, плюющемуся пламени факела, разбирал написанное по складам, связывая, точно ученик-приготовишка, слоги в слова, чмокал губами, снова начинал разбирать уже прочитанные слова, очевидно ничего не понимая, — такой уж, видно, был он грамотей. Он испуганно поглядывал на Юнуса, на все надвигающихся всадников и старался поймать взгляд краснолицего, который так подался всем туловищем вперед, что еще немного — и свалился бы с помоста прямо под копыта коней.
У подножия входных зубчатых башен, нахохлившись, дремали, сидя на корточках, сарбазы Народной республики в мерлушковых облезлых шапках и мятых солдатских шинелях. Между ног в изорванных обмотках и американских покоробившихся ботинках сарбазы зажимали берданки, боясь прикоснуться рукой к застывшему на морозе дулу. Неестественно закинув голову и прижавшись щекой к изъеденным солью кирпичам, точно к мягкой подушке, спал бородатый начальник караула, и из его наивно приоткрытого рта вырывался громоподобный храп. На кирпичных пыльных, замусоренных ступеньках, ведших к входам в башни, завернувши головы халатами, также храпели не то сарбазы, не то просто горожане, нашедшие под сводами ворот прибежище на ночь.
Смотритель читал мандат.
Стрельчатые башни и портал все отчетливее вырезывались затейливым узором на просветлевшем небе.
Ветер то резко-холодными, морозными, то теплыми, явно весенними порывами дул сквозь зубцы и криво пробитые в черепичной кладке бойницы, из которых столетиями защитники города пускали густоперые стрелы и пули во врагов. Сиротливо дребезжал на ветру надломанный флагшток с громко хлопающим плещущимся флагом, ни цвета, ни рисунка которого в предутреннем сумраке невозможно было разглядеть.
Багровые блики от факела метались по выщербленным кирпичам башен, по булыжнику мостовой, по тонкому ледку, затянувшему за ночь лужи, по комьям густой, спекшейся с овечьим калом и лошадиным навозом грязи. Из черного провала низкой дверки тянуло теплом, угаром, плесенью и терпким потом ватных, давно не стиранных халатов.
Ворота Шейх Джалял, как и все другие ворота в бухарской стене, обветшали, порастрескались. Давно уже следовало их снести. Узкие, неудобные, они мешали движению повозок, караванов, стесняли проезд. Издавна в стене, окружающей Бухару, существовало немало проломов и дыр, через которые еще во времена эмира по ночам пробирались разные люди, «Ворота для честных людей», — говорили бухарцы, и они были правы. Ворота построили эмиры на всех многочисленных дорогах, вливающихся со всех сторон в шумную торговую Бухару, чтобы взимать подати и пошлины с торгового люда. Бокастые, пузатые башни стояли незыблемо. Между ними низкие, из крепко сбитых толстых досок створки, скрипя, открывались перед многими эмирами, кости которых давно уже гнили в мазаре Богаутдин.