— Куда ты?
— Спать хочу!
— Успеешь.
Пришлось краснорожему вернуться к воротам.
Разбудили начальника караула. Он так сладко спал на своем холодном кирпичном ложе, что даже выругался.
— Чтоб вас, такой сон…
Он потянулся так, что кости затрещали, зевнул. Подойдя к смотрителю, он тупо поглядел на него, на мандат, попытался разглядеть Файзи.
— Слушайте, долго нас будут здесь держать, в этой тюрьме, именуемой воротами? — начал было Юнус.
Начальник караула еще раз зевнул, осмотрел со всех сторон мандат, тщательно сложил его уже по старым складкам и отдал Файзи.
— Что ты делаешь? — взвизгнул смотритель ворот.
Не удостоив его даже ответом, начальник караула приложил к облезшему меху шапки свою ладонь и отрапортовал:
— Мандат есть! Все в порядке.
Он сам отодвинул засов и развел створки ворот.
Ворота распахнулись.
Отряд въехал в тьму предрассветных полей.
Долго всадники слышали еще карканье всполошившихся ворон на воротах.
Стало светло, Файзи оглядел свой отряд.
— А это кто? — удивился он, показывая на понуро шагавшую среди конных фигуру пешего.
Тогда Юнус развязал на лице неизвестного платок, и все увидели растерянную, сконфуженную красную рожу.
— Кто? — переспросил Юнус. — Известно кто, самый поганый, самый вонючий пожиратель дерьма из эмирского нужника — Пишмуран «Длинный язык». Он шпион, предатель. Он раньше доносил эмиру на честных людей, теперь доносит на честных людей Нукрату. И такая вошь несчастная хотела задержать могучих воинов. Какой дурак.
И Юнус ткнул концом своего сапога прямо в физиономию Пишмурана и со всем презрением, на какое только был способен, процедил:
— Шпионская шкура!
Бойцы заволновались. Послышались голоса: «Пристрелить собаку!»
Дрожа и подвывая, Пишмуран «Длинный язык» начал медленно опускаться на колени. Бороденка его тряслась. Рожа оставалась еще красной, но сквозь красноту проступала зелень.
— Я не виноват, — взвизгнул он, — я выполнял приказ господина назира. Моими руками он хотел провести свое дело. Я не виноват, пощадите.
— Нельзя его расстрелять без суда, — сказал медленно Файзи, — отпустите его.
Бойцы нехотя расступились. Пишмуран плелся по дороге, вобрав голову в плечи, и в ужасе ежеминутно оборачивался.
Отряд уходил на запад. Вот исчезли за поворотом в сиянии восходящего солнца большой дороги последние черные фигурки конников, потонули в брызнувших из-за горизонта лучах. Стих звонкий цокот подков по подмерзшей земле.
Пишмуран «Длинный язык» погрозил кулаком в сторону, где скрылись всадники, и выдавил проклятие:
— О, сладка еще будет месть!
Он поплелся, спотыкаясь на неровностях и кочках дороги, плюясь и ругаясь.