Но опасения были напрасны — ни на заполненных народом улицах, ни на толкучих базарах никто не обратил внимания на двух всадников. Не без затруднений пробираясь через базарное месиво людей, верблюдов, лошадей, ишаков и самой обыкновенной бухарской грязи, зять. халифа утешался мыслью: «Еще час не наступил. Они узнают!» Но дурное настроение его не прошло, а даже усугубилось, когда он обнаружил, что в Чарбекире его совсем не ждут. Уж здесь-то он рассчитывал на шумные восторги, на толпы склонившихся в низком поклоне почитателей Потихоньку, суетливо и, во всяком случае, совсем уже не солидно забегали под низкими сырыми сводами ишанские прислужники. Молодые бледные мюриды шарахнулись в темные укромные углы, отнюдь не проявляя не только почтительности, но и простого любопытства. Все же прибыл не, кто-нибудь, а зять халифа!
Больше того, сам ишан заставил себя порядочно ждать. Он пришел, толстый, с лоснящимся от жира красным распаренным лицом, и поздоровался с зятем халифа совсем запросто, точно он всю жизнь только и принимал у себя зятьев халифа и беседовал с ними каждый день. За скромным, очень скромным, поистине дервишским чаем, однообразие и пресноту которого лишь нарушали очень вкусные лепешки (очевидно, слабость ишана), зять халифа и ишан долго обменивались, как и полагается в таких случаях, ничего не значащими любезностями. Ишан несколько оживился, когда речь зашла об ишане кабадианском Фарук-ходже. Однако Энвербею пришлось выслушать о своем друге и бывшем однокашнике совсем не то, что он ожидал.
— Хитрец и стяжатель. Не проявляет уважения, не подчиняется. Делами возвышения ислама не занимается, а проводит время в чувственных играх и забавах с наложницами и волоокими бачами. — При этом толстяк облизнулся и совсем побагровел. — Ходит в шелках, устраивает базмы с танцами, предался курению опиума и гашиша, и — о, предел разврата! — говорят, не пренебрегает коньяком и водкой. — Тут ишан снова облизнулся и, пыхтя, скороговоркой произнес молитву, отгоняющую соблазны. — Истощил здоровье не в богоугодных духовных бдениях, а в грубых плотских наслаждениях до того, что стал совсем плох.
— Но он пользуется влиянием…
— Увы, своим поведением Фарук-ходжа, ишан кабадианский, заслужил столь дурную славу, что мы, я имею в виду благочестивые столпы бухарского духовенства, вынуждены были послать к нему в Кабадиан для увещевания почтенных муфтиев, но сын греха не пустил их к себе на порог, и они возвратились ни с чем.
Стало понятно, что старейшины дервишеских орденов дерутся за власть, но Энвер-паша ехал в Чарбекир отнюдь не слушать сплетни и, проглотив без возражений неприятное сообщение, приступил прямо к делу. Он, зять халифа, слышал, что Бухара славится своим благочестием и истинными правоверными. Его интересуют те, кто может поддержать высокое благородное дело джихада.