В. Ш.
Вас за вниманье не благодарю
и в знак не улыбнусь и не ободрю.
Ночь тушит догоревшую зарю,
и поезд – подан, и вагон ободран.
И на одной скамье – не на один
торопимся вокзал, как в передышку.
В неволе тополиных паутин
я Вас припомню, будто понаслышке…
Припомню и вернусь на тот перрон;
ночь, крадучись, укроет птичьи гнёзда,
и только немигающие звёзды
увидят засыпающих ворон…
Хмель тополя горчит разлукой и грозой.
Его тягучий вкус уже – на языке.
Движенья лишены душа и горизонт,
отверстое вчера – сегодня на замке.
И больше – ничего. Взрываются сердца.
Течёт привычно жизнь, не ведая – потерь…
Но так и не узнав, что я была – сестра,
со мною и во сне не встретишься теперь…
Ване
Всё тот же лес со мною в перекличке,
былой надеждой влажный воздух полн,
по-прежнему хвостаты электрички
и дышит пробуждающийся холм.
Он воздух пьёт убогим мелколесьем,
а по ночам над ним встаёт звезда
неравная, но в нём не больше спеси,
чем там, где не бывало никогда…
Мой холм и даль опять меняют место.
О, непреложный памяти вердикт!
Там лес – не по-сказочному – дик
и птицы не из глиняного теста.
Зреет осень, роняя к ногам
мимолётные роскошь и прах,
одержим догорающий парк
исполненьем стремительных гамм…
Словно в новую веру птенец,
обращается лист на лету,
отравляя мельканьем теней,
сменой года, судьбы или дум…
Е. Авдеенко
Так ходим – вызваны судьбой,
других дорог не исповедав,
из-под ненастья, из-под веток
ненастья – с нами Бог? —
мы вопрошаем друг у друга.
Плывёт невозмутимый сад…
А мы ещё не знаем – Сам
нам верную вручает руку?
А счастье уж с утра свершилось!
Помилуй, Боже, – что ещё?!
Коли Тобой теперь прощён,
и было! утро – Божья милость.
Иль малость эта – не огромна?
Иль можем мы её объять?
Как вы – не знаю, но опять
моё сердцебиенье – ровно.