Кедров бодается с Достоевским
Замечательную мысль об абсолютном отсутствии в мире «не наших» тов. Кедров подкрепляет так: «Хорошая мать не может любить своих детей выборочно, одних дольше, других меньше. Русская интеллигенция никогда не откажется от всемирной любви ко всем народам. (Она их мать? — В.Б.)
Об этой любви сказал Достоевский на пушкинских торжествах». Замечательно! Только Достоевский, в отличие от нашего оратора, отродясь не допускал лестной мысли, что русская интеллигенция — «хорошая мать» всех народов мира, и в пушкинской речи говорил главным образом о русском человеке, о русском народе в целом, именно о его всемирной отзывчивости и одновременно — о «сбивчивой и нелепой жизни русского интеллигентного общества, оторванного от народа, от народной силы». Наконец, да, писатель горячо и убежденно призывал тогда к «жизненному воссоединению, к единению всечеловеческому!» Но с 8 июня 1880 года, со дня той речи минуло уже почти 125 лет, а что мы видим? Военные вторжения сильных стран на землю слабых, террористические акты, восстания и бунты, угрозы и проклятия… Так что из попытки ссылкой на Достоевского подкрепить свою великую мысль о торжестве всеобщей любви, к сожалению, пока ничего не получилось.
Но, как ни странно, хотя Кедров уверяет, что с XIII века в мире кругом одни только «наши», он признает, что иногда случались войны. Мало того, вспоминая недавнее прошлое, пишет: «Уже не в былом вражеском окружении входим мы в цивилизованный мир». Выходит, «не наши»-то в цивилизованном мире раньше имелись в количестве, достаточном для окружения великой страны социализма, и вот теперь вдруг исчезли. Не зашел ли здесь у мыслителя ум за разум?
И с каким негодованием пишет он в связи с этим о своей родине: «Со времен Петра вся Россия только и делала, что ишачила на военную машину. Это неизбежно приводило нас к соблазну решать все проблемы только силовыми методами». Именно это и приводило? Не поставлена ли здесь телега впереди лошади? А как поступали другие правители? Если ограничиться только петровским временем, то любопытно узнать у ишачащего в «Известиях» журналиста, например, о том, каким ветром занесло Карла XII во главе многотысячного войска из уютного Стокгольма на землю нынешней Белоруссии, а потом — под Полтаву. Не хотел ли он на чужой земле решить свои проблемы силовым методом? Молчит ишачащий.
600 туда и 30 обратно
Слушаем его дальше: «Мы называли победами военные кампании, где погибало до двух третей архмии, а священная столица подвергалась полному разграблению и сожжению». Здесь он имеет в виду, но не решается назвать Отечественную войну двенадцатого года. Мы, дескать, должны считать ее не победой, а поражением, поскольку проиграли по очкам: Москва была разграблена и сожжена, а Париж не пострадал. Но ведь есть, дружок, и другие показатели. Вот читаем: «Шли войска Наполеона сначала туда, потом обратно». Словно речь о парадном марше. А на самом-то деле двунаде-сятиязычная армия Наполеона насчитывала тысяч 600 штыков, когда шла «туда», а «обратно» шла уже не армия, а тысяч 30 сброда, которому в дамских шубах и стариковских валенках удалось улизнуть после разгрома на Березине, когда великий полководец бросил их и укатил в Париж. Гениям это можно. А потом не спеша русские и в Париж притопали. Могли бы в отместку за Москву и спалить его, но вместо этого даже от своей доли контрибуции начисто отказались, получив за это прозвище «жандарма Европы».