— После каждой нашей встречи я вынужден констатировать, — сказал он, — что ты все больше глупеешь. Другие с годами набираются ума. С тобой все наоборот. Наивысший уровень деятельности твоих мозгов был, очевидно, когда ты барахтался в пеленках. Процесс съезжания вниз можно проследить очень хорошо со стороны. Сам-то ты, наверно, не осознаешь?..
— Осознавать не осознаю, но каким-то образом чувствую.
— Тебе надо бы полечиться в психбольнице.
— Это было бы прекрасно. Только меня туда не возьмут. Я безнадежный. Неизлечимый.
Харий поморщился.
— Старина! Давай сменим тему. Поговорим о чем-нибудь другом.
— А что — поговорим, — охотно согласился я. — Как твоя сексуальная жизнь?
— Моя? — удивленно переспросил он. — Нормально, как всегда.
— У меня тоже нормально. Эта тема исчерпана, так?
Он был явно обескуражен. И вообще мне хотелось, чтобы он убрался ко всем чертям до прихода Дианы. Не желал я видеть их рядом. Но он, наверно, решил разобраться со мной, поскольку не собирался уходить, только сказал:
— На эту тему можно говорить без конца.
— Я знаю, Харий! Но меня она как-то перестала интересовать. Я женюсь.
— Что?! — Он весь подался вперед. — Ты женишься?!
— Да. Таков факт.
— На ком?!
— На женщине.
— Ты дурачка ломаешь или действительно совсем…
— Дальше не говори, — перебил я. — Ты опять скажешь, я ненормальный. Я этим сыт по горло.
— А что же еще могу я тебе сказать?
— Лучше не говори ничего.
— Кто она такая?
— Сказал же тебе — женщина.
— Ну да! — Он терпеливо отмахнулся. — Но кто она? Готов спорить, что тебе заморочила голову какая-нибудь шлюха!
— В старину я был бы должен выплеснуть тебе в лицо шампанское и идти стреляться на пистолетах.
Он засмеялся, потом обмяк в кресле и уставился на меня. Я тоже ничего не говорил, только с удовольствием потянулся, да так, что все суставы захрустели.
Я был свободен от влияния Хария. Больше не существовало для него малыша Иво, которому большой Харий мог вешать лапшу на уши, а тот знай слушал, разинув рот.
— Жизнь идет вперед, Харий! Будь здоров!
— Ну да, ну конечно, — согласился он. — Это все так… Но тебе всего семнадцать.
— Уже восемнадцать.
— Ну да, ну да… Но что меняют эти несколько дней или месяцев…
— Очень многое. С восемнадцати я совершеннолетний.
Он осклабился, и я вдруг снова почувствовал, что его влияние на меня не пропало и, быть может, никогда не пропадет. Оно только пошло по другой линии.
— Иво… Ты меня извини, если скажу тебе такое, что тебе не понравится.
— Говори смело, — сказал я, и румянец ударил мне в лицо, как в былые времена.
Я закурил, чтобы казаться хладнокровней. Завесил лицо облаком дыма.