— А почему бы тебе не поцеловать его и не поглядеть, что из этого получится?
Перед ней вдруг ожил другой Джон. Совсем недавно Бетси наблюдала настороженного, прижатого к стене, загнанного человека — таким он недавно снова вошел в ее жизнь. Теперь в его глазах пылало пламя страсти, настолько мощное, что, должно быть, разгоралось внутри него долгие, долгие годы.
Улыбаясь, она наклонилась и с величайшей нежностью дотронулась до его рта.
— Вот так? — прошептала она.
— Для начала просто хорошо.
Джон посмотрел на Бетси, потом бросил быстрый взгляд на дверь. Оказывается, дверь закрыта. Он поймал себя на мысли: уж не продумала ли она все заранее? Но тут же образумился: нет, разумеется.
— Рыжик?
Покрытая шрамами, огрубевшая рука Джона бережно ласкала кудрявый затылок, ворошила густые шелковистые волосы.
— Что?
— Я думаю, не лучше ли запереть дверь.
— Никто сюда не входит без моего разрешения.
— Наверняка?
Голос Джона стал низким, чуть хрипловатым. Ему было трудно говорить. Восхитительное ощущение власти над ним охватило Бетси, и ей захотелось, чтобы Джон не переставая ласкал ее.
— Да, наверняка. Кроме того, сейчас глубокая ночь.
Бетси с наслаждением гладила его сильную шею, широкую, покрытую мягкими кольцами волос грудь…
— Ты приняла решение, я не ошибся? — спросил он с надеждой.
— Думаю, да.
Неестественно хмурясь, Джон кивнул в сторону шкафа.
— Пока мы еще владеем собой, лучше бы ты передала мне мой бумажник.
— Я вижу, ты во всеоружии.
— А как же! Но я не уверен в их долговечности. Этот важный предмет лежит у меня в бумажнике уже давно.
— Как давно?
В этот момент Джон походил на озорного мальчишку.
— Честное слово, не знаю. Год? Два?
Хотя они оба улыбнулись, Бетси не хотелось гадать, почему маленькая интимная принадлежность оказалась в бумажнике.
Бетси неслышно прошла к шкафу, куда он выложил содержимое своих карманов, достала бумажник.
— Поручаю тебе церемонию открытия его.
— Пожелаем же друг другу удачи. Нашел!
Джон вытащил небольшой пакетик из фольги и положил его вместе с бумажником под подушку.
— Последний шанс, Рыжик.
Джон произнес эти слова с такой неизъяснимой печалью, что у Бетси повлажнели глаза. Измученное годами страданий, самоистязания, его суровое лицо, не отличавшееся классической красотой, было искажено гримасой боли — душевной и физической.
С замиранием сердца Бетси прильнула к нему, откидывая простыню, но его большая ладонь накрыла ее руку.
— Не жди откровений, Джон! Мне не шестнадцать, и, если бы даже время остановилось, я все равно уже не та, потерявшая от любви голову, отчаянная девчонка.