Джона мучил вопрос: знал ли Кох о старом, дающем течь бензохранилище, или кто-то поставил его в известность о возможной опасности, если тайна откроется. Например, какой-нибудь Майк Шепард, смущенный мажорными докладами Монка. Можно только гадать, как оказалась в руках Майка вырезка из старой газеты, однако история загадочных пожаров в Грэнтли начинала все больше выглядеть как единая цепь умышленных поджогов.
Грант мог бы многое прояснить. Но Джон не имел полномочий допрашивать его официально. И если он схватит негодяя за руку раньше времени, тот успеет замести следы.
Он просыпался в холодном поту, зная, что Кох продолжает свои грязные делишки, ездит на рыбалку с шерифом, обновляет старинные здания, которые в любой момент могут взлететь на воздух, заигрывает с горожанами, добиваясь их доверия, как в случае с Бетси.
Стэнли был по-своему рад, что его охватила всепоглощающая злость, вызванная Кохом. С таким первородным чувством легко справиться. Оно подвластно его воле.
Много хуже с другими переживаниями, которые психологически сложны, глубоко запали в душу и не поддаются логическим объяснениям. Как только они всплывали в его сознании, Джон превращался в комок нервов.
Он думал, хотя и редко в последнее время, о своей несчастной матери. Она вышла замуж за пастора, по ее словам, потому, что будущий отец Джона клятвенно заверил: он не может жить без нее.
Теперь-то Джон понимал: пастырская любовь была ложью. Она длилась ровно столько, сколько потребовалось времени, чтобы подвести невесту к алтарю. А потом бессердечный самодур задался целью превратить жену в бессловесную рабыню.
Джону на своем веку пришлось повидать немало "образчиков" такой изуверской любви. Часто те, кто призван заботиться о детях, используя их наивность и доверчивость, становятся тиранами. Случалось, когда престарелых родителей привозили на крыльцо здания пожарной части и бросали их там на произвол судьбы, жестокость детей казалась Джону чудовищной и необъяснимой. Неужели беспомощные отцы и матери становились в тягость тем, кого они вырастили? С годами у Джона развилась какая-то болезненная подозрительность. Он усомнился даже в любви Бетси.
Громко выругавшись, от чего на душе стало еще тяжелее, Джон отшвырнул простыню и решил встать. Раз не удается уснуть, можно и поработать.
Не взглянув на костыли (ему было велено пользоваться ими еще день-два), он побрел на негнущихся ногах к столу, опустился в кресло и собирался принять аспирин, но тут раздался телефонный звонок.
— Джон, это Пит.
Что-то в его голосе насторожило Джона.