Боже, подумала она, когда же кончится эта пытка? А тут еще отец, обладавший отличной памятью, принялся пережевывать каждую деталь, связанную с сообщением о гибели Сильвии. Он, как дотошный следователь, соединял разрозненные подробности, стараясь воссоздать, как он говорил, цельную картину трагедии, которая на самом деле была очень далека от реальной.
В данном случае Элина не очень-то рассчитывала на помощь Бернарда, однако была ему благодарна, когда он прервал мать, пытавшуюся вступить в разговор.
— Да, — резко сказал он, — это была трагедия. Но вернемся к нашим делам. Как вы думаете, все ли мы предусмотрели?
— О, еще платье! — внезапно воскликнула Стефани Таннер, делая запись в блокнотике. — Если вы хотите, чтобы невеста была в белом, то платьем нужно заняться немедленно. — Она оценивающе оглядела дочь. — Думаю, что у тебя прежний восьмой размер. Я права?
Элина бросила растерянный взгляд на Бернарда.
— Когда мы встретились, у нее был именно этот размер, — сказал он.
— А когда это произошло? — полюбопытствовал отец.
Бернард что-то путано отвечал, а Элина в это время давилась куском курицы в винном соусе, мастерски приготовленной матерью.
К концу обеда Элина находилась на грани нервного срыва.
Позже, оказавшись в сотне метров от родительского дома, она не выдержала.
— Это был какой-то кошмар! Не знаю, как я усидела. Когда речь зашла о Сильвии, я пришла в ужас, подумав, что они свяжут все происшедшее с тобой.
— Все это закончилось два месяца назад, — мрачно отозвался Бернард. — Люди быстро все забывают.
Но не ты, подумала Элина. Ты никогда не забудешь.
— Этот разговор был похож на танец на минном поле, — продолжил Бернард. — Для того чтобы убедительно обманывать, нужно хорошо к этому подготовиться.
Она посмотрела на высвеченный приборной лампочкой красивый профиль своего спутника.
— А ты к этому хорошо подготовился?
— Ты говоришь так, словно осуждаешь меня, Элина. Полагаешь, что я добился успеха в своем деле тем, что скрывал от людей правду?
— А ты так не поступал?
— Только в тех случаях, когда это было крайне необходимо.
— Не означают ли твои слова, что и меня ты обманываешь, когда отвечаешь на мои вопросы, которые тебе не по душе?
— Я предпочитаю быть с тобой предельно искренним, но есть вещи, о которых я пока не хочу говорить.
— И это касается твоей семьи?
Он переключил скорость, подъезжая к крутому повороту.
— Да, я не люблю о ней распространяться. Но если для тебя это так важно, готов рассказать.
— Конечно, важно, Бернард. Ты же отец нашего ребенка.
— Ладно. — Он снова переключил скорость, и машина, миновав поворот, стремительно покатилась по шоссе. — Я появился на свет, когда матери было двадцать, а отцу тридцать восемь. Он был профессором филологии в университете, считал себя поэтом. В любовь верил, но в любовь свободную. Когда мать сказала ему, что беременна, он как-то сразу вспомнил, что у него есть жена. Тут же взял академический отпуск на год. Вручил матери тысячу долларов на аборт, если она пожелает его сделать, упаковал свое барахло и укатил с женой в Кентукки, где стал слоняться по студенческим городкам, читая лекции о ямбических пентаметрах. А через шесть месяцев в Ванкувере родился я…