— Этот дом вполне устраивает меня, — гордо заявила Элина, зная, что кривит душой. Его планы ей здорово понравились.
— Вот как? Но для моего ребенка эта развалюха не подойдет, как, впрочем, и для моей жены, — твердо сказал он. — Я не позволю тебе остаться в этой лачуге!
Он не позволит? Как бы не так!
— Ты… ты не имеешь права так бесцеремонно обходиться с тем, что мне дорого! — возмутилась Элина.
— Разве я не имею права обеспечить моего ребенка всем, что мне доступно?
Тяжело дыша от гнева, она отвернулась и погладила рукой стенку резного буфета. Конечно, ее дом не был похож на дворец, но она была счастлива тут. Элину тяготило предчувствие, что все новомодные преобразования, задуманные Бернардом, не принесут ей радости.
— Ты уверовал, что деньги позволят тебе купить все, что ни пожелаешь. Думаешь, раз у тебя есть средства, а у меня их нет, то можешь беспардонно вторгаться в мою жизнь и делать с ней что заблагорассудится? — Повернувшись, она пристально посмотрела на него.
— В таком случае напомню, какие слова следует произносить во время венчания. Тебе придется давать клятву, а в клятве говорится, что жена готова делить с мужем и горе, и радость, все, все, — возразил Бернард. — И если я тоже в этом клянусь, это что-нибудь да значит, ты не находишь?
Его зеленые глаза сощурились, и опять в них вспыхнули искорки гнева, а губы, обычно готовые к поцелую, что так подкупало женщин, сейчас сложились в жесткую линию. Внезапно Элина остро почувствовала, что хочет услышать от него нечто большее, чем обещание делить горе и радость. Ей до боли захотелось, чтобы он принадлежал только ей, а к их отношениям не примешивался привкус денег.
Она хотела, чтобы его взгляд всегда, где бы они ни находились, был обращен только на нее. Она хотела, чтобы его руки, сжатые сейчас в кулаки, нежно обнимали ее за плечи. Чтобы, изнемогая от страстного желания, он прижал ее к себе с такой силой, что она каждым нервом ощутила бы его возбуждение, а потом поднял ее на руки и понес в спальню.
И все же у нее были причины не доверять ему. При встречах с ней Бернард неизменно оставался холодным, мрачным, рассудительным и необычайно сдержанным, особенно когда речь заходила о смерти Сильвии. Тем не менее он заставлял трепетать ее сердце, вызывал у нее порочные видения. Она рисовала в своем воображении его губы, прижимающиеся к ее губам, его тело, тесно сплетающееся с ее телом…
О Боже, какой же бред лезет в голову, простительный разве что мартовской кошке. Неужели во время беременности так действуют гормоны, превращая женщину в необузданную нимфоманку?